О сколько счастья, сколько муки… (Погадай на дальнюю дорогу, Сердце дикарки)
Шрифт:
– Дмитрий Трофимыч...
– Ну, чего ты? – откладывая карты, встревоженно отозвался Митро.
– Дмитрий Трофимыч...
– Ну?
– Ухожу я.
Не веря своим ушам, Илья взглянул на него. Кузьма по-прежнему смотрел в пол. На его лице застыло незнакомое жесткое выражение.
Митро поднялся. Глядя в залитое дождем окно, отрывисто проговорил:
– Ты в своем уме или как? Иди проспись, дурак пьяный, у тебя с башкой неладно. Завтра поговорим.
– Я ничего не пил.
Митро искоса посмотрел на него.
– Куда
Кузьма не отвечал, Митро повысил голос:
– Куда ты поедешь, я спрашиваю?
– В Питер.
Раздался треск – это Илья в сердцах швырнул на стол колоду карт. Но прежде чем он успел открыть рот, раскричался Митро:
– Да ты ошалел, что ли? Валенок безголовый! Кому ты нужен в Питере? Что ты делать там будешь? Не дури, Кузьма! Иди спать!
– Дмитрий Трофимыч, я... – не поднимая глаз, начал Кузьма.
– Да надоел ты мне со своим «Трофимычем»! – заорал Митро. – Говори! Слушаю я тебя!
– Пойми, Митро, здесь мне тоже делать нечего, – медленно произнес Кузьма. – Я ведь тебе тут ни к чему. И хору тоже. Я вам и ране больше мешался, чем нужен был, а теперь ты вовсе с меня толку не получишь. – Кузьма умолк, перевел дыхание, мучительно поморщился. – Знаешь ведь... Знаешь, что без нее, без Данки, нет меня.
– Думаешь, что ты ей там больше сгодишься? – Митро старался говорить спокойно, но Илья видел по его лицу: едва держится.
– Не думаю. Но, видит бог, я без нее тут жить не буду. Плюнь, морэ, ничего не поделаешь.
– Да опомнись, дорогой мой, мужик ты или нет?! – снова взвился Митро. – Не стоит она этого, подстилка топтаная, не стоит, пойми ж ты, дурень! Не век же тебе сохнуть по ней, надо ведь и гордость поиметь, ты же цыган!
Кузьма молчал. До Ильи доносилось его хриплое дыхание. Когда Митро выдохся и, сплюнув, замолчал, Кузьма глухо спросил:
– Какая гордость, Арапо? Ты о чем? На меня-то посмотри... Думаешь, пить брошу? Данку из башки выкину? Да что там тогда останется, в башке-то? У меня эта жизнь уже в печенках сидит, осточертела хуже чесотки... Дай мне хоть подохнуть там... рядом с ней, с Данкой. Я...
Голос Кузьмы вдруг сорвался. С минуту Митро молча, в упор смотрел на него. Затем подошел, тронул за плечо. Кузьма судорожно вздохнул, сел на лавку, уронил голову на стол, прямо в ворох рассыпанных Ильей карт. Митро, глядя в стену, похлопал Кузьму по спине. Вполголоса сказал:
– Да что я тебя – привяжу? Делай как знаешь, чяворо. Может, так и правда лучше будет... Да что ты отворачиваешься, не чужие ведь... Плачь, дурак, не бойся.
Уходил Кузьма на рассвете. Провожали его только Илья и Митро: будить остальных Кузьма не велел. Утро было ясное, прохладное. Над Живодеркой занимался розовый свет, в бледном небе отчетливо обрисовывались кресты церквушки. Тающий серп месяца падал за Садовую, через улицу тянулись едва заметные тени заборов, деревьев. Где-то на Малой Грузинской слышался одинокий голос ранней молочницы: «Малако, малако, утрешнее малако-о-о-о!»
–
– Без тебя, сукин сын, знаю, что ему сказать. У тебя деньги есть?
– А как же...
– Уж не врал бы на прощанье-то. Держи вот это, на первое время хватит. Держи, не зли меня!
– Верну.
– Эх, Кузьма... – Митро обнял его за плечи. – Ладно, морэ, ступай. Если что – тебя тут всегда ждут.
– Спасибо, Арапо. Век не забуду, сколько ты со мной промучился. Прости уж, не со зла...
– Не за что.
Кузьма повернулся к Илье. Протянул руку.
– Будь здоров, Смоляко. Не поминай лихом. Может, свидимся еще.
– Даст бог. – Илья взглянул в его глаза, и по сердцу полоснуло холодом. С минуту он колебался; затем торопливо заговорил:
– Послушай, Кузьма, вот еще что... Я бывал у Данки-то в Крестовоздвиженском. Она мне родня все-таки... Она про тебя все время добром вспоминала. И это она прикидывалась, что тебя на улице не узнает... Вот.
Кузьма усмехнулся. Повторил:
– Будь здоров, Смоляко. – Повернулся и, не оглядываясь, пошел вниз по Живодерке.
Когда Кузьма скрылся за углом, Митро присел на ступеньки крыльца. Сорвал ветку сирени, протер влажными от ночного дождя листьями лицо. Тихо спросил:
– Зачем ты ему сказал-то это?
– Так... – Илья сел рядом. – Подумал: Данка одна сейчас, ждать ей нечего. Кто знает...
– Может, и так. – Митро посмотрел на пустую улицу. – А она правда его вспоминала?
Илья не ответил. Митро тоже промолчал. А небо все больше светлело, и над розовеющими куполами церкви поднималось солнце.
ГЛАВА 16
В середине августа резко похолодало. Над Москвой зависло свинцовое небо, в переулках свистел ветер, то и дело начинал накрапывать мелкий колючий дождик. Купеческие сады в Замоскворечье загорелись шиповником и гроздьями поспевшей калины, клены и липы на Тверской пестрели желтыми листьями, но птицы в густых кронах деревьев уже начинали смолкать. На прохожих появились осенние пальто и теплые салопы. Солнце, холодное и неприветливое, словно нехотя проглядывало временами в разрывах туч, роняло на мокрые мостовые несколько лучей и пряталось вновь.
В день Кирилла и Улиты большой ювелирный магазин на Кузнецком мосту, несмотря на ветреную погоду, был полон. Свет ламп отражался в паркете пола, на котором топтались десятки ног в лаковых ботинках, штиблетах, шевровых сапожках и изящных замшевых туфлях. Бесшумно, как призраки, носились приказчики. Стеклянные витрины, крытые изнутри черным бархатом, являли взглядам покупателей бриллиантовые кольца и колье, запонки на любой вкус, от дешевых сердоликовых и яшмовых до изысканных сапфировых, браслеты и серьги с изумрудами, гранатовые кулоны, малахитовые кубки и прочую роскошь. Пахло паркетной мастикой, тонкими духами. По блестящему полу, путаясь под ногами посетителей, важно расхаживала дымчатая кошка хозяина.