О смелых и умелых (Избранное)
Шрифт:
– Ну и что же ты?
– спросил Алешка заинтересованно.
– Я смерил их презрительным взглядом!
– А дальше?
– А дальше я им сказал:
"Позвольте, что же это вы задумали - подрыв революции?"
"Почему - подрыв? Разве устройство хорошей жизни - это..."
– Отчего революционеры делались, я вас спрашиваю?
– Парень уставился в нас одним глазом, который у него как-то странно завертелся, словно буравил. И ткнул в каждого пальцем.
Мы промолчали.
– Революционерами люди делались от плохой жизни!
Это было убедительно, и мы призадумались.
– Не улучшать надо бытие, а ухудшать. Чем хуже - тем лучше. Чтобы народ наш не прохлаждался, а горел, как в чесотке, пока не свергнута мировая буржуазия! Пока не заведен коммунизм на всей планете! Не созидать надо, а разрушать! И изучать эсперанто!
– крикнул он после передышки.
– Ну и что же дальше?
– спросил переживавший больше других Алешка.
– Выпроводил дружков. До мировой революции, - говорю, - о личном счастье не смейте и думать.
– А Тося как же?
– Ушла со всеми. И не только ушла - пошла наперекор. Занялась вместе с ребятами стройкой плотины. Водоспуск копала, землю в тачке возила, камни-бревна подносила. Откуда у девчонки сила бралась?.. Потом-то я понял, откуда... Стройку-то возглавлял кто? Сынок учителя, интеллигентик Игорь. Понятно?
– Серафим Жеребцов подмигнул нам единственным глазом.
– До чего же хитер оказался! Мало силенок у комсомольцев, так он все население расшевелил. Любителям гусей-уток заявил:
"Помогите, и будет где вашей водоплавающей птице разгуляться".
Стариков рыболовов тоже на крючок поддел - карасей-щук, дескать, разведем. Мальчишек и тех в свою лавочку притянул - известно, мальчишки любители купаться. Так он прелестное купание посулил.
То есть не осталось в Заболотье человека, кто бы не пришел на эту стройку с лопатой. Велика людская тяга к улучшению своей жизни, я вам доложу!
– сокрушенно опустил голову знаток эсперанто.
– Но я от идей не отступник. Я не бросил и горстки земли в комсомольскую плотину, в эту могилу мировой революций и пламенных мечтаний о всеобщей коммуне и всемирном братстве трудящихся.
Много раз я говорил им:
"Остановитесь. Что вы творите? Вспомните воинов Спартака, размагнитившихся от хорошей жизни. Обабитесь и вы! Не сможете побить горшков и ринуться в бой, когда заиграют трубы, призывая в последний решительный!"
Но вопил я зря, как в пустыне. Плотина росла. И надо мной уже мальчишки стали смеяться, как над непризнанным пророком... Гнали и швыряли камнями. Правда, небольшими... так, по-детски, шалости ради...
И вот, когда затея стала превращаться в реальную угрозу, решил я не дать никому возможности погрязнуть...
– Покупаться, помыться?
– воскликнул Алешка.
– Погрязнуть!
– упрямо подтвердил
– В болоте благополучия. Я удалился и в тиши неприемных часов аптеки стал...
– Изучать эсперанто, - съехидничал Алешка.
– Нет, готовить взрывчатое вещество.
При этих словах ребята перестали улыбаться.
– И наготовил достаточно, мобилизовав весь запас бертолетовой соли... Вспоминал Кибальчича, готовившего бомбу, чтоб взорвать царя. Заложил натертый мной самодеятельный порох в бидон, имевшийся в аптеке для дистиллированной воды. Он всегда стоял пустым. Проделал дырку для шнура. Вставил запал... Словом, все, что надо. Но в последний момент остановился.
Серафим Жеребцов выбил о каблук пепел из трубки и долго набивал ее для нового запала. Затянулся, пустил дым. Разогнал его ладонью. И вдруг сказал:
– Чуть-чуть не размагнитила меня любовь. Я ведь ее все-таки любил, Тосю... И думал жениться. После мировой революции, конечно... Всегда мы обо всем вместе, все мечты. И куда поедем на подпольную работу. И как будем бороться. Я все письма в инстанции с ней обсуждал... Решил обсудить и этот вопрос окончательно. И если она отступница - вычеркнуть ее навсегда из сердца!
Вышел я однажды ночью из своего добровольного аптечного заточения. От бесконечного стирания бертолетки с углем и сахаром меня что-то поташнивало. Производство пороха вредно для здоровья... Захотелось мне освежить голову и подкрепить нервы.
Иду и что же вижу - плотина-то готова! Лежит поперек Грязнушки такая самодовольная, чистенькая, укатанная катком. И волны о нее плещутся, баюкают. И лунная дорожка на воде играет синим светом. И несколько чахлых ив, росших по берегам Грязнушки, очутившись в воде, даже как-то распустились и похорошели.
И захотелось мне почему-то сесть в лодку да запеть песню. Да, братцы, захотелось... Был такой соблазн. Но внутренний голос запротестовал: "Серафим, не отступай! Серафим, вспомни об угнетенных!"
И стал воображать я коммунистов в застенках белой Польши. Комсомольцев в лапах румынской сигуранцы. Разжигать в себе ненависть против мировой буржуазии.
И вдруг почуял, со спины почуял - идет Тося. Ее шаги ни с чьими не спутаешь...
Цок, цок, цок каблучками по плотине, звонко, как по дощечкам. Обернулся я.
"Сима!"
"Тося!"
Схватились мы за руки, глаза у обоих засветились.
"Ты? Здесь? Видишь? Наслаждаешься!"
"Увы, да".
"Почему "увы"?"
Беру ее за руки, смотрю в глаза. У меня еще оба действовали тогда...
"Тося, в свете международных событий, в рассуждении мировой революции для чего сие?"
И не успел я углубить вопроса - она вдруг как выдернет руки из моих ладоней, как отпрянет - и на край плотины. Я за ней - думаю, еще бросится да утонет. Она прыг - но не в воду, а в лодку. Уже лодка здесь очутилась. И в ней весла. Закачалась под ней лодка. Лунные блики по воде побежали. Тося в ней вся заколебалась и вдруг крикнула: