О смелых и умелых. Рассказы военного корреспондента
Шрифт:
Сказал так, и только ветер пронёсся по камышам. И стало тихо-тихо. Поднял глаза Фюнфкиндер, посмотрел на небо, на землю, обвёл взглядом людей и промолвил какие-то страшные слова побелевшими губами. Потом перевёл по-русски:
— Смерть им! Смерть!
Взял перо, поставил свою подпись под бумагой, подул на неё, как на горячую, отошёл в сторону и заплакал.
Зашумели, зашептались женщины, отвернулись старики. А Власыч вдруг подскочил к Фюнфкиндеру, обнял за плечи и закричал в ухо:
— Ну чего ты, чего? Не реви, дура! Боишься, что детей своих осудил на смерть? Как узнается в Германии
Какое там! Взглянув на своего самого страшного врага, утешающего его, немец почему-то ещё сильней заплакал. Ушёл в камыши и долго сидел в одиночестве. А потом починил противотанковое ружьё трофейное и пошёл вместе со всеми партизанами приводить приговор в исполнение. Трясина не выпустила преступников. Вначале в ней скрылся самолёт, потом стала засасывать его команду и пассажиров в полковничьих и генеральских мундирах. Партизанские пули прекратили их мучения. Вот и всё.
А уж что там дальше было, точно неизвестно. По слухам, партизанский лагерь этот всё-таки разгромили немцы. Уж очень досадили им партизаны, ловко сшибавшие из противотанковых ружей и трофейных пулемётов транспортные самолёты. Разбомбили они болото. Много людей побили, поранили. Контуженого Лёньку, чуть не захлебнувшегося в болоте, спас пленный немец, прижившийся среди наших, и сам, сильно израненный, был вместе с ним вывезен на Большую землю. Хотя это недостоверно, но похоже на правду.
И, если получим письмо от бывшего Лёньки, который, став командиром, инженером, механиком, учёным или ещё кем, побывал в гостях у бывшего пленного Фюнфкиндера, где-нибудь в Германской Демократической Республике, где строится новая жизнь, это будет самым правдивым концом этой сказки. Страшной сказки про войну, в которой злой фашизм, околдовав простых людей Германии, послал их убивать своих лучших друзей — рабочих и крестьян Советской страны.
Если трудящиеся всего мира объединятся — развеются в прах вражьи чары, и такие ужасные дела останутся только в сказках.
А пока этого не случилось — мы крепко будем любить и беречь нашу Советскую Армию, служить в ней. Смело и умело владеть оружием, да таким, что ни один враг не проникнет больше в наши поля и рощи, не загонит жителей городов и сёл в леса и болота. Нет, больше таким сказкам не бывать!
Лягушка со стеклянными глазами
В японской деревеньке Мито, приютившейся у подножия чёрного холма, над рисовыми полями префектуры Фунокси, — необычайное происшествие.
За всю столетнюю жизнь этой маленькой деревушки, населённой мирными рисосеями, ничего подобного не было.
Все жители её хотели бы немедленно сбежаться к дому старого крестьянина Китидзо, где это случилось, но неприлично было показать своё нетерпение. Женщины, роняя посуду и подхватывая на руки детей, вертящихся под ногами, торопились приготовить ужин засветло, чтобы с наступлением темноты броситься бегом к источнику любопытства.
Мужчины под разными предлогами уже отправлялись к Китидзо. Правда, не все сразу, а по старшинству.
Старшина деревни пошёл как самый старший начальник.
Все, кто стоял выше других по своему положению, засветло потянулись к дому, привлёкшему внимание. Удивительно везло этому дому бедняка после войны.
Совсем недавно в него вернулись две дочки Китидзо — Окику и Миэку, отданные сроком на десять лет на Большую токийскую мануфактуру за четыреста иен каждая.
Не успел Китидзо истратить эти деньги, как они явились домой раньше срока, потому что, на их счастье, фабрика закрылась. После войны хозяин обанкротился и прекратил производство. В конторе всем девушкам сказали:
— Идите куда хотите, нам нечем вас кормить.
И они явились домой — как с неба свалились. Это ли не радость родителям! Правда, девушки были тощи, худы и оборванны. Лица их сморщились, как у старушек. Они ничуть не выросли там, на фабрике, а только состарились. Но всё же они явились живыми. Ведь некоторые возвращались домой в конвертах в виде горстки пепла…
По древнему японскому обычаю, где бы человек ни умер, похоронить его прах нужно обязательно на родине, вблизи от дома, от родных.
Конторы фабрик исполняли его точно: как только умирала какая-нибудь девочка-работница, не выдержав тяжёлого труда, от голода и болезней, — тело её сжигали в крематории, а пепел отсылали родным по почте. Для этого были даже особые конверты из вощёной бумаги, с траурной чёрной каёмкой по краям.
Многие родители получали такие конверты.
Но Китидзо получил своих дочерей хоть и плохенькими, да живыми. И каждый, глядя на них, понимал: ещё годик-другой — и они бы не выдержали.
Девушек откармливали всем, что только нашлось в запасах семьи. И рисом, и сладким картофелем, и сушёной рыбой, и овощами. И они ели, ели, ели, но никак не могли наесться. Так они оголодали. Вся семья со слезами радости смотрела в их жующие рты…
И теперь новое удивительное событие.
В дом Китидзо вернулся старший сын, Дэнсай. Тот самый Дэнсай, которого считали погибшим. Он был храбрым солдатом. Большим и сильным. Служил в императорской артиллерии. Побеждал англичан и американцев. А с русскими ему не повезло. Оказывается, они зацапали Дэнсая в плен. Как это могло случиться, удивительно. Ведь японские солдаты в плен не сдаются, это известно даже детям. Они должны либо победить, либо умереть с честью, по-самурайски. Не одолел врага — кончай с собой либо ножом, либо пулей. Но в плен не сдавайся, тогда опозоришь всех своих предков и потомков!
А Дэнсай вернулся как ни в чём не бывало. И прошёл по деревне толстый, здоровый, с большим мешком за спиной. Он шёл, загадочно улыбаясь. На нём были русские сапоги! Это было совершенно поразительно…
Как же тут не взволноваться всей деревне! Недаром все, кто стоял выше других, уже отправились к дому Китидзо. Чтобы не столкнуться друг с другом, каждый шёл по своей тропинке, и теперь они тянулись по гребням насыпей, удерживающих воду на рисовых полях, видные издалека всем и каждому, как цапли среди болота, — старшина с толстой тростью, управляющий с зонтиком, полицейский с саблей и лавочник Кихей, просто заложив руки за спину.