О специфике развития русской литературы XI – первой трети XVIII века: Стадии и формации
Шрифт:
Эти обстоятельства дали преподобному Нилу Сорскому возможность заметить: «Суть бо писания многа, но не вся Божественна суть». [237] То есть не все сочинения осмысляются монахами, писателями и читателями уже как Боговдохновенные.
Поэтому писателям и приходится оправдываться, описывая не духовный подвиг святого, а мирские дела князя: «Благоволение убо моего сердца и молитва еже к Богу, и сведител ми есть о семъ Богъ, яко же не лжу». [238]
237
Цит. по: Очерки русской культуры XVI века. М., 1977. С. 133.
238
ПЛДР. Вторая половина XV в. М., 1982.
Преподобный Иосиф Волоцкий писал в «Просветителе» «о двух способах познания истины: духовном и естественном. Первый – ординарное Откровение, второй является собственно человеческим, хотя и несовершенным, но не бесполезным в богопознании». [239]
Андрей Курбский также различает две части ума – зрительную (созерцательную, помышляющую о Боге) и делательную (управляющую человеком): «Ум человеческий мудрые разделяют на две части. Одну из них называют зрительной (созерцательной), ибо она не имеет отношения к чувствам, но лишь помышляет о Боге, мечтает о бесплотных силах. А другую часть, которая стоит ближе к чувствам и сердечным помыслам, приносимым послами внутренних чувств, называют деятельной; эта часть ума рассуждает и управляет (человеком) и дело производить повелевает». То есть он выделяет «мысленный ум» и «естественный разум». «Мысленной же жизни и разумной свойственно движение вольное и самовластное по естеству; по этойпричине человек самовластен по естеству и волю свою приобретает естественным путем». [240]
239
Галактионов А. А., Никандров П. Ф. Русская философия XI–XIX вв. Л., 1989. С. 52.
240
Цит. по: Галактионов А. А., Никандров П. Ф. Русская философия XI–XIX вв. С. 54.
Пишущий по воле своей и «хотению» дает и собственную оценку деяний помазанника Божия – царя (как князь Андрей Курбский), вносит в мирские сочинения «оправданный» (с идеологической точки зрения) вымысел (Иван Пересветов).
Прежде была совершенно иная установка, выраженная в словах старцев преподобному Епифанию Премудрому: «Яко же бо нелепо и не подобает житиа нечестивых пытати и писати, сице не подобает житиа святых мужъ оставляти, и не писати и млъчанию предати, и в забытие положити». [241] Но эти изменения в отношении к предмету изображения касаются мирской литературы, пребывающей в стадии становления. В творчестве агиографа сохраняется прежний подход, ибо говорит он о следовании святым путем Христовым, то есть об Истине.
241
КлоссБ. М. Избранные труды. Т. 1. Житие Сергия Радонежского. М., 1998. С. 286.
Так, только по принуждению архиепископа Геннадия, то есть по послушанию, отец Досифей берется за «Житие преподобных Зосимы и Савватия Соловецких», о чем он дважды сообщает: «Ведомо вамъ буди о семъ, понужену ми сущу архиепископом новгородским Геннадиемъ, по летехъ же некыхъ и азъ понудихъ себе на дело се». [242] Ниже еще раз говорится об этом. Интересна и еще одна деталь – о привлечении к написанию жития соловецких святых и митрополита Спиридона и оценка его участия архиепископом Геннадием, переданная отцом Досифеем: «Сия же везохъ ко архиепископу Геннадию, онъ же почетъ и похвали зело, и начать блажити мя, глаголя: «Како ты, брате, селико имый разума, и отрицаешися святыхъ жития писати? Се воистину добро!» И рекохъ ему: «Прости мя, владыко святыи, не мое се творение!» И поведахъ вся по ряду, како и от кого сотворена суть. Онъ же рече ми: «Благословенъ ты от Бога, чадо, яко такова благоразумна мужа обрете! Сий человекъ в нынешняя роды беаше столпъ церковныи, понеже измлада извыче Священная Писания, и чюденъ бяше старець житиемъ … "». [243]
242
Минеева С. Рукописная традиция Жития преп. Зосимы и Савватия Соловецких (XVI–XVIII вв.) Т. II. Тексты. М., 2001. С. 106.
243
Там же. C. 109.
По сути, в его собственном житии и творении
Предшествующую традицию «творческого сослужения Творцу» выражает виленский проповедник Стефан Зизаний: «Абысмо не показали свои слова, кажучи в церкви. Если свои мовлю, нашто ж мовлю, а если Божии оповедаю, то от Духа Святаго ознаймую, – приймите тую науку». [244]
2.2.1.3. Литература 90-х годов XV – 30-х годов XVII в
244
Левшун Л. В. История восточнославянского книжного слова XI–XVII вв. С. 45–46.
Одной из центральных тем в литературе остается тема конца Света и Страшного суда. По истечении 7000 лет по сотворению мира его конец не наступил, как ожидалось (в 1492 г.), и была предпринята попытка по-новому осмыслить историю человечества. Так в первой трети XVI века появилась эсхатологическая теория «Москва – Третий Рим», высказанная впервые старцем Псковского Елеазарова монастыря Филофеем в посланиях к Мисюрю Мунехину и князю Василию III: «Блюди и внемли, благочестивый царю, яко вся христианския црьства снидошас въ твое едино, яко два Рима (Рим и Константинополь, официально названный на II-м Вселенском соборе вторым Римом. – А. У.) падоша, а третей (Москва. – А. У.) стоит, а четвертому не быти». [245]
245
Памятники литературы Древней Руси. Конец XV – первая половина XVI века. М., 1984. С. 440.
Первые предпосылки понимания русской истории как предопределенной свыше и назначения Руси – России как хранительницы Православия до конца Света начали складываться уже в первой половине XI века. Они были высказаны Иларионом Киевским в «Слове о Законе и Благодати», в котором Киев сравнивался с Константинополем. «Новым градом Константина» назвал Москву митрополит Зосима в 1492 г. в новом расчете пасхалий. О том, что в Русской земле просияет третий Рим, сообщает и «Повесть о новгородском белом клобуке», написанная в конце XV века. Тема эта найдет продолжение в «Послании о Мономаховом венце» Спиридона-Саввы и «Сказании о князьях Владимирских», в которых будут отстаиваться идеи преемственности царской власти на Руси от византийских императоров (Константина Мономаха) и происхождения русских государей от самого императора Августа, во времена которого было Рождество Христово.
Конец XV века и век XVI – это расцвет публицистики в древнерусской литературе. Все отчетливее стала проявляться в ней вера в разум, в убеждающую силу слова, характерная для европейского Возрождения XVI века. От сочинения к сочинению (не только в публицистических, но и в исторических) все настойчивее утверждалась идея возможности организации общества на разумных началах, высказывались суждения о долге царя перед своими подданными, о служении государства интересам народа и многое другое (Иван Пересветов, Максим Грек, Ермолай-Еразм).
Под этим натиском веры в разум в мирскую литературу все более проникает прагматизм во взглядах на историю и человеческую жизнь, вытесняя постепенно теологический взгляд на общество. Иван Пересветов в своих сочинениях старается не прибегать к подкреплению собственных рассуждений богословскими аргументами, но часто ссылается на естественные законы природы, предлагая следовать им в устройстве государства, и сам разрабатывает проекты, адресуя их царю («Большая челобитная», «Сказание о Магмете», «Сказание о царе Константине»). Писатели добились раскрепощения слова, публичной возможности обращаться к царю с советами и проектами реформ.
В этот период так много спорят, что даже царь Иван Грозный вступил в полемику со своими противниками, и прежде всего, с князем Курбским. Спор шел по вопросу о богоданности и пределах царской власти.
Публицистика вытеснила из повествовательной литературы беллетристику. Вот почему XVI век беден на сюжетные повести. Можно назвать только одну, вышедшую из-под пера уже упоминаемого писателя-публициста Ермолая-Еразма, – «Повесть о житии Петра и Февронии Муромских». [246]
246
Повесть о Петре и Февронии / Подгот. текстов и исслед. Р. П. Дмитриевой. Л., 1979. С. 209–223. Повесть цитируется в моем переводе. – А. У.