О Сталине и сталинизме

Медведев Рой Александрович

О сознательной фальсификации данных следствия говорил и Н. С. Хрущев на XX съезде партии. После этого съезда стало известно о бесчисленных и часто нелепых «делах», фабриковавшихся в органах НКВД. По свидетельству С. Газаряна, старого учителя А. Афанасьева обвинили в том, что еще в годы гражданской войны он создал в Барнауле террористическую группу, которая должна была убить Ленина, если он туда приедет. Начальство не утвердило это слишком надуманное дело, и тогда следователь объявил Афанасьева японским шпионом. Дело опять не утвердили, так как в нем не указывалось, через кого обвиняемый передавал в Японию секретные сведения. Спешно стали искать «соучастников шпионажа», «обнаружили» и «резидента японской разведки».

М. Ф. Позигун, член

партии с 1920 года, рассказал мне о Фрице Платтене — они вместе лежали в тюремной больнице. Платтена, который прикрыл собой Ленина от пуль террористов, вначале объявили немецким шпионом. Как его ни пытали, он отказался подписать обвинение. «Если вы объявите меня немецким шпионом, — сказал он следователям, — то это бросит тень на Ленина, а на это я никогда не пойду». Следователи пошли на «уступки» и записали Платтена шпионом другого государства. (Позигун забыл, какого именно.)

По свидетельству В. И. Волгина, в Ростове-на-Дону одного из капитанов речного флота обвинили в том, что своим танкером «Смелый» он потопил миноносец «Бурый». Капитан рассмеялся и спросил следователя, знает ли тот, что такое танкер. «Танкер, танк, — стал бормотать следователь, — это военное судно». «Это нефтеналивное судно, — разъяснил капитан, — которое не может потопить миноносец». «Ну черт с тобой, — миролюбиво сказал следователь, — ты перепиши, как это там нужно, и уйдешь в лагерь со свежим воздухом, а тут ты сгниешь». В той же камере 27 человек подписали показания о поджоге «в диверсионных целях» ростовской мельницы, 13 «сознались» в том, что взорвали железнодорожный мост. А мельница и мост стояли невредимы, уцелели даже в войну.

Один из командиров в Белорусском военном округе, Поваров, «признался», что создал контрреволюционную организацию из 40 человек, назвал вымышленные фамилии и должности. С этими показаниями дело передали в суд, и Поваров был осужден. Показания не проверялись. Следователи не знали, что людей, указанных в протоколе, вообще не существует. Но они хорошо знали, что те, кого называют на следствии, никуда не убегут, а пока что с ними можно и подождать — «план» арестов был уже выполнен.

Планы и «контрольные цифры» арестов действительно существовали. Шифрованная телеграмма из Москвы сообщала областному управлению НКВД: «В вашей области, по данным следственных органов центра, имеется столько-то террористов и антисоветских агитаторов. Арестовать и судить». И органы НКВД области должны были выполнить «задание» и ждать на следующий месяц или квартал новых «контрольных цифр».

Обычно оперативные группы НКВД проводили обыски у «врагов народа» весьма небрежно. Забирали бумаги из письменного стола. Забирали золотые и другие ценные вещи, но не записывали об этом в протокол обыска. «Тайников» не искали, не вскрывали полы, не вспарывали матрацы. Знали по опыту, что никаких документов о «подрывной работе» не найдут, и не хотели зря тратить время. Никто, по существу, не анализировал изъятых бумаг; после беглого просмотра их чаще всего сжигали. И кто знает, сколько ценнейших материалов погибло. Бесследно исчезли, например, все бумаги Вавилова и других ученых; для перевозки приходилось иногда вызывать грузовик. Исчезли рукописи сотен писателей и поэтов, воспоминания, дневники и письма многих выдающихся деятелей партии и государства. Изъятые материалы и документы в НКВД никто не считал уликами, с помощью которых можно было бы «изобличать» преступника. Драматург А. К. Гладков сообщил мне, что у одного писателя изъяли три подлинных письма великого философа Канта, представлявшие большую историко-культурную ценность. Казалось бы, письма на немецком языке должны были привлечь особое внимание следователей. Однако их даже не перевели на русский язык и сожгли вместе с другими материалами. В акте, который показали писателю после реабилитации, они числятся как «письма неизвестного автора на иностранном языке».

Судьи, за 5-10 минут приговаривающие людей к длительным срокам заключения или к расстрелу,

прокуроры, дававшие санкцию на арест, — все они хорошо знали, что творят произвол. Но для них предпочтительнее было творить произвол, чем становиться его жертвами. «Без щемящего душу трепета, — писал в своих мемуарах бывший военный прокурор Ишов, — нельзя вспоминать работавшую во втором отделе Главной Военной прокуратуры Соню Ульянову. Все дела, сфабрикованные в НКВД на честных советских граждан, проходили через окровавленные руки женщины, готовой переступить через горы трупов честных коммунистов во имя сохранения собственной ничтожной жизни».

Достаточно ясно представляя себе, с какими людьми они имеют дело, все почти начальники лагерей и большая часть офицерского состава относились к заключенный с чрезмерной и даже подчеркиваемой жестокостью. Что превращало работников НКВД (хотя и не всех) в садистов? Что заставляло их переступать все законы и нормы человечности? Ведь многие из них были в свое время неплохими людьми и не по призванию, а по партийной или комсомольской путевке пришли в органы НКВД! Причин несколько. И, пожалуй, главная — страх самому оказаться в положении заключенного. Этот страх глушил все иные чувства. «Если многие арестованные, — сказал мне один весьма информированный собеседник, — из страха перед расстрелом или пытками почти без сопротивления давали на следствии любые показания, идя таким образом на сотрудничество с органами НКВД, то тот же самый страх сковывал и большинство работников НКВД». Кроме того, в органах НКВД шел особый отбор тех, кто немного, умнее и гуманнее других — отсеивали, самых худших и невежественных — оставляли.

Надо обметить, что во времена Сталина для НКВД специально готовили работников, способных выполнить любой, даже преступный приказ. Известно, например, что в «бригады», пытавшие по назначению следователя арестованных включали обычно не только заматерелых палачей, но и 18-20-летних курсантов из школ НКВД — их водили на пытки, как водят студентов-медиков в анатомический театр.

Часть работников НКВД уничтожили во времена Сталина. Некоторых наказали в 1953–1957 годах. Но очень многие отделались легким испугом — их сместили с занимаемых ими постов и отправили на другую работу или на пенсию. В большинстве случаев свои преступления они объясняли и объясняют тем, что руководствовались приказами свыше. Можно напомнить в этой связи, что Международный Военный Трибунал в Нюрнберге в решениях, под которыми стоит и подпись представителя Советского Союза, указал, что приказы, противоречащие основным правилам морали, попирающие нравственные веления, на которых, зиждется человеческое общество, разрушающие самые основы человеческого общежития, не могут служить ни моральным, ни юридическим оправданием для тех, кто их выполняет.

О ЛИЧНОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ СТАЛИНА ЗА ТЕРРОР 1937–1938 ГОДОВ

1

Многие восприняли террор 1937–1938 годов как страшное бедствие и стремились найти ему объяснение, дать какую-то версию. Чаще всего это были не столько поиски истины, сколько попытки уйти от нее, найти формулу, которая помогла бы сохранить веру в Сталина.

Одна из наиболее распространенных версий состояла в том, что Сталин ничего не знает о волне террора, которая захлестнула Советский Союз, что от Сталина скрывают правду, что все преступления вершатся за его спиной.

Конечно, нелепо полагать, будто Сталин, обладая безграничной властью, не знал об арестах и расстрелах членов ЦК и Политбюро, наркомов и секретарей обкомов, высших военных к хозяйственных руководителей, крупнейших писателей и ученых. Но такова уж особенность сознания, ослепленного верой в некое высшее существо. У такого сознания своя логика: все хорошее связывается с божеством, а все плохое — с сатаной. Именно этими особенностями религиозного сознания можно объяснить возникновение версии о неведении Сталина.