О суббота!
Шрифт:
— Гриша.
Он отвечал мне:
— Что?
Я ему говорю:
— Гришенька!
Он опять мне:
— Что, Манечка? Я говорю ему:
— Гриша, я хочу тебе кое-что сказать. Он отвечает:
— Что же именно, Манечка?
— Гришенька, только не обижайся, — я говорю.
Он отвечает:
— Могу ли я обижаться на тебя, Манечка?
Тогда я сказала:
— Зачем, зачем ты уехал?!
Он удивился. Он не думал, что я посмею так спросить, Суля. Что же я, чужая? Я говорю:
— Как мог ты уехать, когда мы
Он поразился:
— Что ты спрашиваешь, Манечка?! Как можно было не уехать, если были банды, тиф и холера?!
И знаешь, Суля, что он от меня услышал? Он тебе не говорил?
Саул Исаакович решительно заверил сестру:
— Он мне ничего не говорил!
— Я думала, он тебе скажет…
— Он не говорил.
— Хорошо, его дело… Я сказала: значит, для тебя, Гриша, холера, для тебя банды, а для нас — для меня, для Сули, для твоих родных братьев, для родителей, для всех наших — варьете «Бомонд»?
О, ему было не по себе, брат. Он молчал, он маялся, вертелся — ему было не по себе. Но ведь ты знаешь, он — в своего отца. Упрямцем был, таким и остался.
— Все же я был прав, что уехал! — сказал он из упрямства. Я и тут хорошо отпарировала:
— Каким судом, Гришенька, ты прав? Каким судом? — Хорошо сказала? Ну?
Мария Исааковна говорила быстро, почти скороговоркой, а тут еще в коридоре зазвенел дикий звонок, звонок для безнадежно глухих, особенный звонок для большой коммунальной квартиры. Мария Исааковна блеснула глазами: он! Дернулась к двери, но звонок прозвенел пять раз, то есть — к дальним соседям.
— Ты совершенно напрасно нервничаешь. Ты не сказала ничего страшного, — успокоил сестру Саул Исаакович и успокоился сам: ничего неосторожного она не сказала.
— Он не должен на меня обижаться. По-моему, не должен, — повторяла Мария Исааковна.
— Да, да, — кивал Саул Исаакович, почему-то очень жалея сестру.
— Он не должен обижаться, — еще раз повторила она и встала, и по-молодому изогнула спину, облокотившись на спинку стула.
Саул Исаакович увидел на ней тонкие чулки и лакированные туфли.
— Да, да, — кивал он, словно отряхивая что-то с кончика носа. — Да, да…
— Кто скажет ему правду? Может быть, ты? Даже собственной жене ты не можешь сказать ничего категорического!
— Слушай, странная вещь, что ты так говоришь! Просто смешно!
— В чем дело, братик?
— В том! Мы с Ривой приглашаем тебя на ужин в честь Гриши!
— Интересно. И кто такое придумал, она?
— Готовься к вечеру, сестра, и не рассуждай! — Саул Исаакович решительно поднялся.
Сестра вздохнула и покорно пожала плечами.
— Отдохни днем, чтобы хорошо выглядеть! — скомандовал Саул Исаакович. — Ты всегда была у нас ничего себе!..
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ ВТОРОЕ
А Гриши в гостинице не оказалось. Дежурная по этажу за кабинетным столом с телефонами
Он написал: «Гриша, учти, сегодня все ужинают у меня в твою честь. Приходи часов в семь. С приветом, Суля».
— Всего хорошего, — откланялся он любезной даме. — Благодарю! Сто раз извините!
Саул Исаакович опустился по пологим, крытым коврами лестницам в вестибюль, прошел мимо зеркал, бронзовых скульптур, мимо швейцара в галунах и ларька, торгующего матрешками, нырнул в ячейку вращающейся двери. И прокрутил ее трижды, так как внутри двери его смутило сомнение насчет стиля оставленной записки. В таком месте, среди такой обстановки следовало, вероятно, написать не фамильярное «приходи в семь часов», а официальное «съезд гостей к семи часам», не развязное «Гриша, учти», а учтивое «дорогой Гриша», не простецкое «с приветом, Суля», а как-то иначе.
Повращавшись и помучившись, можно ли второй раз беспокоить дежурную, Саул Исаакович все же снова склонился над зеленой лампой в просительной позе.
— Извините тысячу раз! — сказал он и приложил руку к сердцу. — Мне в записке крайне необходимо сделать маленькое исправление. Если вас не затруднит, я бы попросил…
Дежурная улыбнулась, он получил обратно свою записку и пикантную ручку с ныряльщи-цей без купальника. Он оторвал исписанную часть листка, а на остатке написал по-новому.
«Дорогой Гриша! Сегодня семья Саула Штеймана дает вечер в честь твоего прибытия в наш город. Съезд гостей в девятнадцать часов. Твой друг с детства Саул Ш.».
— Извините десять тысяч раз! — Саул Исаакович поклонился коротким энергичным поклоном, всем своим видом уверяя, что на этот раз прощается прочно и окончательно.
И ТРЕТЬЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ
Ада с сожалением колыхнула полное тело в переливчатом платье, всплеснула руками в поблескивающих рукавах, ахая, заплела на груди пальцы с перламутровым маникюром.
— Какая обида!.. Как раз сегодня премьера!..
— Ну и что? Премьера — не закрытие сезона!
— Но — Миша?!
Миша — имелся в виду артист Михаил Красильников.
— Понятно. Красильникову мы не соперники. И что будет играть ваш Миша?
— Сейчас и говорить нечего, сейчас ни одного билета, но как-нибудь попозже я протащу вас с мамой. Миша сделает пропуск. Миша играет старика Дулитла. Можешь себе представить?!
Красильников — кумир семьи. Красильников даже иногда бывает у них в доме. Красильников играет старика — и не видеть этого нельзя, невозможно и недопустимо.