О театре, о жизни, о себе. Впечатления, размышления, раздумья. Том 2. 2008–2011

Казьмина Наталья Юрьевна

История с журналом как-то резко обострила его восприятие нашей действительности. Теперь он, наконец, узрел то, о чем я пытаюсь говорить уже 10 лет. Их цинизм, их повязанность, их, по большому счету, равнодушие к тому, что делается в театре вообще, к вопросам профессии, а не успеха, необъятны и необоримы. Живут по принципу «после меня хоть потоп», такое постоянное «гудение» времен упадка Римской империи.

На мой вопрос (я сама так и не могу себе до конца на него ответить… а может, не хочу?): «Как ты думаешь, так теперь будет всегда?» Валера ответил: «Боюсь, что да. Они победили».

Я сначала расстроилась этому «победили», а потом быстро нашла контраргументы. Во-первых, надо стоять насмерть, как турки при счете 2:0. И не потому, что «нас не позвали», а потому что мы по большому счету и не хотели

бы думать и поступать, как этот истэблишмент. А во-вторых… Лет 10 назад разговоры про Рублевку были довольно серьезные по тону, и чувство простых людей – там живут победители, было четким, уважительным, а иногда завистливым. Сегодня (мне так кажется) «жить на Рублевке» звучит неприлично, это синоним пошлости, и победители выглядят, мягко говоря, аляповато: все-таки они просрали свою игру, они воспользовались своими безмерными возможностями в силу своих узких лбов. Так что кивать на шестидесятников теперь не надо. У вас своя профуканная оттепель есть. Театр по сравнению с жизнью запаздывает со своими процессами, но повторяет, в России по крайней мере, путь и в политике, и в экономике. Те же ощущения и оценки, думаю, должны придти и к нам, на нашу «Рублевку». А потом – Америка и Европа, связями с которой наши «победители» кичатся, давно заговорила о человечности, о театре и кино, которые задевают за живое, а не как патологоанатомы препарируют природу. «Они» уже повернули назад, а «мы» все прём вперед, как носороги. Они уже снова пропагандируют семейные ценности, а мы все вопим про сексуальную революцию. Ну, и кроме всего прочего, пусть бы их фавориты Жолдак и Серебренников работали так же профессионально тщательно, как Ашер, у которого все-таки налицо мастерство, много умений, классная работа с актером. Если все-таки рассматривать наш театр не только в пределах Садового кольца, то нас больше. Надо бы не молчать. И потом мы все-таки объективнее, хотя бы потому, что способны признавать достоинства своих врагов, а у них принцип – корпоративность превыше всего. Мы способны видеть положительное и у Херманиса, и у Серебренникова, и у Давыдовой и пр. Для них театр делится на «наш» и «не наш», «новый» и «старый». И формулировки у них тупо тоталитарны: только так играть, как мы скажем, а не иначе! В сущности, демократизма и равенства мнений (доказательных!) они не признают. Для нас и тех, кто старше, все-таки театр делится на «живой» и «мертвый», профессиональный и нет, и его неудачи нас волнуют. Это я и написала по поводу Оренова. Фраза С. Л. Цимбала (российский театровед, 1907–1978) «Неудача театра – наше общее несчастье» актуальна до сих пор.

17 июня

Прочла «На Верхней Масловке» Д. Рубиной. Фильм К. Худякова, конечно, хуже. Некоторые внутренние монологи и мотивировки из книжки в фильме потерялись, и все стало психологически более плоским.

Миронов все-таки первым номером играет. А Фрейндлих, что самое неприятное, собой любуется, даже кокетничает своим мастерством. А. Бабенко играет совсем не то, что в книжке. (Но дело не только в ней, но и в сценарии, максимально обрезавшем эту сюжетную линию.) Там «жена гения» куда интереснее и самостоятельнее, может перечить даже самой старухе, а в фильме она почти мещаночка, слишком практичная, слишком женщина, не личность.

Но что интересно: я бы и по книжке не сказала точно – есть ли талант у обоих, у старухи и мальчика Пети. Вопрос – талантливы ли главные герои, старая скульпторша и молодой 40-летний режиссер-критик, в книге остается открытым, а в кино еще больше запутан. «А это для вас важно?!» – спросил меня Кама по поводу «Черного монаха». Для него – нет, для меня – да. Вернее, на этот вопрос надо ответить, если уж не тогда, когда читаешь, то уж когда кино снимаешь точно. Тогда вопрос о том, пропала ли жизнь, упущен ли шанс, становится драматичнее. Худяков, по-моему, на вопрос не ответил.

Замечательный финал у повести (тоже, кажется, в кино опущенный) с цитатой из Карамзина: «Пора гасить свет, но для чего сердце не теряет желаний с потерей надежды?» Однако старуха все-таки прожила 95 лет, ей легко это цитировать, а мне вот соглашаться пока больно.

В повести и еще кое-что есть

для оценки наших внутрицеховых поколенческих проблем. Старухина оценка поколения Пети: «У вас не таланта, а сюжета нет. Нет у вас сюжета собственной жизни, вы вяло живете, понемножечку, по глоточку. Все вы испуганы прошлым, хотя и не попали под его гусеницы… Вот вы, рождения каких-нибудь пятидесятых, трагедий не знали, а как задавлены, как ущербны! И жизнь ваша тесна, как малогабаритная квартира…<…> Свободы нет, голубчик, нет пространств… Пепельницу опишете так, что Бунин от зависти в гробу перевернется, а страсти нет. А искусство – это страсть. Это любовь. Это вечное небо… А вы за пепельницей неба не видите».

Это в театре и мое поколение, и то, что следует за нами.

* * *

Современные интеллектуалы – тоненький слой, как бензин на луже.

18 июня

«Васса» М. Горького, реж. Б. Щедрин, МХАТ Т. Дорониной.

И она, конечно, в главной роли. Глыба, кусок мраморного антика. У меня было ощущение, что я вернулась в театр моего детства. МХАТ моего детства. Когда она на сцене, интересно все, когда уходит, сразу хочется спать. Оправдывает героиню абсолютно, чем разваливает всю пьесу, потому что обвинения Рашели про класс звучат глупо. Дорониной, конечно, надо было играть «Первый вариант», васильевский, он ей по сути ближе. Но поздно, там был у Вассы роман, а это уже играть неудобно. Она играет «просто человеческую женщину», как говорит о Вассе дочь.

Ей под стать только двое партнеров – Ю. Горобец и А. Самойлов. Смачно, вкусно, с проживанием.

У нее роль выстроена, как музыка, каждая реплика звучит, как афоризм. Фразы рубит, вколачивает, но у нее и это органично. Историю свою рассказывает (про замужество в 16 лет, про то, как муж бил, как пролитые сливки с сапога его слизывала, как 9 детей родила и 6 похоронила) тяжело и мощно. Сразу понятно, какой же силы личность этой женщины, какой путь она прошла – от сливок до пароходства. Монолог «люди плохие» – замечательный. «И вот полтора десятка лет я везу на себе этот воз» – говорит от себя, конечно. Эта Васса быстро отходит, цепкая, живучая, живет по обстоятельствам.

В роли много юмора и быстрых переходов – от воительницы к матери, от строгости к доброте и растерянности перед детьми, которых надо обеспечить, спасти, а они такие нестойкие. С горничной новой говорит, как с дурочкой, тихо вколачивает в нее фразы – что должна сделать, как сказать. Рашель при встрече с Людой хлопает ее по попе. Доронина (это, может, и не заметил никто, кроме меня в первом ряду) одергивает дочери юбку – а то замуж не выйдет.

Декорация В. Г. Серебровского будто Дом Горького на Никитской, с эркером и мозаикой, а в росписи стен узнается то К. Сомов, то еще кто-то.

Опять под финал вспомнила про Толю Васильева. Вокруг таких монструозных людей всегда почему-то крутятся либо убогие, либо подлые. Другие, видимо, не выдерживают, уходят. «Закон судеб-с», как говорила другая героиня Дорониной.

19 июня

«Антигона» Ю. Любимова

Странное дело. На премьере мне было скучно, а сейчас безумно интересно. Может, дело в том, что тогда Креонта играл Ф. Антипов? Он что-то везде не тянет, вернее, тянет лямку, но не включается в действие. А теперь играет Тима Бадайбели. Вышло по-брехтовски, наследство поэтических спектаклей (все хорошо говорят). И как продолжение «Доброго человека». История выбора. И вернул хору его место и роль.

20 июня

«1900» Олега Меньшикова. Его Товарищество.

Зал битком, но не так, как бывал на Някрошюсе.

Л. Варпаховский (театральный режиссер, сценарист, 1908–1976) (из письма): «Обычно, когда актер распускает себя и поливает сцену слезами, публика остается равнодушной и только удивляется, что слезы настоящие и как их много… Гораздо большее впечатление на публику производит, когда актер сдерживает слезы, подступающие к горлу, и занят ситуацией роли… Вот тогда слезы льются в зрительном зале. Это гораздо большего стоит». «Разжалостливание себя».