О театре, о жизни, о себе. Впечатления, размышления, раздумья. Том 2. 2008–2011
Шрифт:
Для Р. Туминаса и тех, кому не нравится поленица в доме Фамусова. 1971 г. «Валентин и Валентина». Фокин – Боровский. Сетки кроватей поставлены на попа и изображают клеть лифта, а велосипедный звонок изображает дверной. И никому в голову не приходило спросить – почему, хотя тогда опыт общения с метафорическим театром был меньше.
«Кому на Руси жить хорошо». Жена Ю. Авшарова. Славянская академия.
Неловко. Я позвонила ему отчитаться. Она звонила мне и, как девочка, трепетала от моих слов. Идею – переложить на диалоги поэму Некрасова, добавив, вкрапив туда другие стихи – я бы застолбила как ноу-хау. Богатая идея. А они еще поют и подтанцовывают. Всех можно показать, приучить и к индивидуальной работе, и к слушанию ансамбля.
19 июля
«Шарманка» А. Платонова, реж. М. Ефремов, «Современник».
Обидная неудача. Придумано важное и сложное: декорация (Е. Митта), общий тон, способ существования. Это не фарс, не издевка, это дивный «примитив» Платонова и русский абсурд, русская абсурдистская пьеса. Вспомнился Маяковский, его «мистерия-буфф», это тоже оттуда. Слева высоко – экран, на котором сначала солнечное затмение, а потом в течение всего спектакля – всякие земные страдания и катаклизмы, войны и т. д. Много мелких, но точных вещей найдено, но нет самого главного – смысла. Какого черта М. Е. достал это с полки и стряхнул с этой неважной по форме (по крайней мере) пьесы пыль. Это и не пьеса, а так, разветвленная экспозиция, наброски картин «нового мира». Что случилось – как говорит Гета. Ты зачем нас собрал? Ты чего хотел этим сказать? Текст выглядит бессмысленным.
Думала, в первом акте голова оторвется от скуки. Люди начали уходить минут через 20. Мы с Таней (приятельница) ушли в антракте. Мне вдруг стало дико жалко тратить на это еще полтора часа.
20 июля
«Пиковая дама» Л. Михайлова (советский и российский оперный режиссёр и театральный педагог). Стасик (Театр им. Станиславского и Немировича-Данченко).
Как сказала Ира Горбунова (пресс-секретарь театра), восстановили только остов, но понять, что это было тридцать лет назад (спектакль закрывали вместе с парижской «Пиковой» Любимова), можно. И это правда. Понять, почему цензура цеплялась, непонятно.
Может быть, потому что общее ощущение имперского холодного равнодушного к судьбе Германа и Лизы города ощущается все время. Особенно во втором акте, где бал-маскарад, где будто оживают статуи Летнего сада, а хор в белом напоминает выступающий из стены античный барельеф. Вообще массовые сцены очень живописны.
То, что с началом увертюры начинается действие (выходят и посреди сцены садятся Графиня, Герман, Лиза и Елецкий), тогда, видимо, выглядело революционно. То, что финал идет на абсолютно пустой (все игроки уходят), освещенной сцене, даже ошеломляет.
Фокус с Графиней эффектный. Пока Герман поет, призрак графини проходит на заднем плане. Провожая ее глазами, Герман раскидывает руки, допевает арию, а, когда снова складывает руки на груди, за его спиной в кресле оказывается Графиня и начинает петь («женись на Лизе…»).
Странное оформление. По тем временам попросту авангардистское (Н. Золотарев). Завышенный горизонт, отчего кажется, что город на заднике (угадываются очертания Исаакия, Адмиралтейства, Петропавловки, Александрийского столпа, улиц с горбатыми мостиками) то ли плывет, то ли падает. То ли город, то ли его отражение в воде. Промежуточные (между картинами) занавесы (скорее, даже ширмы) расписаны абстрактно. Основной тон – бело-серо-черный, будто в дымке туманной. И в финале, в этой дымке, два александрийских ангела, крыльями спиной друг к другу, белый и черный. И эта пустая распахнутая залитая солнцем сцена – трагическое ощущение и тоска.
21
Говорили с Гинкасом по телефону. Я его поздравила с «Турандот» и премией Товстоногова «за вклад», его и Гетин. Сказала, что после этого уже ничего не нужно. Он явно в хорошем настроении, на подъеме. Хорошая полоса пошла. А. Ю. Герман (советский и российский кинорежиссёр, сценарист, актёр и продюсер,1938–2013) пригласил их на юбилей, 29-го празднует, они едут в Питер. Обсудили с ним ретроспективу Бергмана. Сошлись на том, что «Сарабанда» – «это для него сериал». «Но как актеры играют! Грандиозно». Его просили что-то сказать по Культуре перед ретроспективой, но он отказался. «Ну, какой я специалист по Бергману». «Вот и рассказывают теперь неизвестно кто, а вы бы рассказали о своих собственных ощущениях. Эмоционально». У Геты в среду очередная операция. Сказал, что на даче еще лучше, чем в прошлом году. Зазывно. Но мы договорились, что я сначала что-то сделаю, чтобы им показать.
«Травиата» Тителя. Стасик.
Так я скоро стану заядлой меломанкой. Спасибо Ире Горбуновой. Удовольствие невероятное. Все-таки то, что я мало сейчас слушаю музыку дома (и уж давно не пою, разучилась, и не танцую), это тоже настроение портит. А тут, я после спектакля, шла домой какая-то оглушенная и невосприимчивая к уличным шумам. Витала в облаках – тот случай. Все-таки Верди – самый мелодичный оперный композитор. Или самый попсовый. Что ни ария, то шлягер. На «Пиковой» мы с Таней еле-еле насчитали четыре.
«Подчас человек определяется тем, что у него можно отнять». Слова героя Р. Плятта (советский актер театра и кино, 1908–1989) из «Ольги Сергеевны» (телевизионный восьмисерийный фильм режиссёра Александра Прошкина, поставленный по повести Эдварда Радзинского). Хорошие слова.
23 июля
«Заяц. Love story», реж. Г. Волчек. «Современнк».
Очень неплохая мелодрама Н. Коляды. (После «Гамлета» я к нему потеплела, одно сильное впечатление перебило ужасное – после «Русской народной почты».) Встреча через 30 лет двух супругов и актеров. Есть и элемент детектива, запутанной интриги. И комедии, конечно. История про любовь, одиночество, проигранное время, несостоявшуюся творческую судьбу. В общем, есть все, чтобы сделать хороший, крепкий психологический спектакль. Но В. Гафт и Н. Дорошина поставлены в трудные условия: они брошены на произвол судьбы и выплывают, как могут. Он – лучше, у него и опыт, и собственная ирония, он постоянно играл эти годы. Поэтому он разнообразнее, трогательнее, монолог Отелло читает просто прекрасно. Она – хуже, потому что много лет не играла и потому, что она, видимо, артистка дисциплинированная, но ведомая. Ей надо что-то подсказать. А режиссер подсказал так немного. Поэтому Дорошина играет на себе: с нутром, надрывом и бесконечными слезами, честно, но это не слишком трогает. Сначала мне показалась ужасной идея выпустить ее в негритянском гриме и почти клоунском наряде (по пьесе она репетирует негритянку), но потом я поняла, что так лучше, чем натурально, чтобы разглядывали ее «возраст», второй подбородок. Хотя и грим, и костюм могли бы быть с большим вкусом. А тут – наружу прелестные, совсем девичьи ножки (спектакль начинается с того, что она делает зарядку и довольно ловко), и даже когда видна попка в черных колготках, это мило и аккуратно. В общем, достоинства выпятили, недостатки смикшировали, теперь бы и сыграть – как умели когда-то в «Современнике». Но…
Самый обидный вывод – Волчек уже не может поставить спектакль: предлагает такие неглубокие, поверхностные решения, повторяет прием (Дорошина начала монолог и, плача, пошла вдоль рампы), столько психологических поворотов пропускает, так бедна фантазия… Грустно.
Хотя зритель принимает спектакль бурно. В финале – цветы, аплодируют стоя. За актеров приятно, тут по старинке: народ любит своих героев. Ко всему прочему – пошлый бытовой павильон (номер в гостинице) сделан Н. Симоновым (спасибо Серебренникову за такое «приобретение»). Так оформлять уже в 70-х считалось стыдно. А как мог обыкновенную декорацию сделать Д. Боровский.