О теории прозы
Шрифт:
Прежде всего должен сказать, пишу только как читатель китайской литературы.
Я нахожусь на самом краю ее читательского знания, в том состоянии, про которое когда-то древние говорили, что познание начинается с удивления.
Удивляться приходится много и разнообразно, но, удивляясь, не надо переносить законы своей по-своему познанной литературы на литературу еще не познанную.
В то же время надо видеть, в чем единство истории человечества.
Ее успехи кажутся различными корнями одного великого уравнения.
II
Китайская
Был Китай, и был Рим, между которыми сообщений как будто нe было или они были единичными.
Между ними была культура Средней Азии со своей архитектурой, со своим действием и как бы в первый раз возникшей системой звукозаписи, которая, вероятно, соединилась с записью движения руки музыканта по грифу, которое укорачивало или удлиняло звук.
Движение руки между двумя полюсами звука превратилось в запись, как будто претендующую на реальность.
Мне кажется, что так и возникла музыка, записанная музыка, еще пока не существующая вне инструмента.
Китай осуществился вне какого-либо соприкосновения с Европой, хотя в VI веке н.э. монахи принесли в Византию личинки тутового шелкопряда, спрятав их в посохи.
Наше летосчисление кажется нам единственно правильным, единственно существующим. Но вот культура, которая реально существовала и не соприкасалась с нашей.
Говоря об этом, понимаю, что я не специалист-востоковед. Я вижу что-то, чему отвечаю как читатель.
В 316 году Северный Китай подпал под власть кочевников. С этого времени обе половины страны, северная и южная, стали жить обособленной государственной жизнью. Начался период северной и южной династий.
Е.Д. Поливанов говорил мне, что северному и южному китайцу, для того чтобы объясниться, нужно иногда писать знаками, которые много древнее их говоров.
В VII веке, когда славянские племена еще не настаивали на своем существовании в истории, было государство Тан.
В сказочной условности его культуры были существенные отличия от привычных нам форм.
Северный Китай был захвачен кочевниками, но к VI веку это была уже единая империя.
Пришельцы-кочевники почти полностью к этому времени ассимилировались.
Наступила эпоха Тан, примерно VII—Х веков, к середине времени расцвета которой и относится расцвет так называемой танской новеллы.
Для того чтобы европеец мог понять сказочные царства Китая, нужно, на мой взгляд, представить следующую ситуацию.
Существует некий зрительный зал, на сцене происходит действие, но актеры – не люди. При этом на сцене много персонажей, есть оборотни.
И сценическое существование и существование зрителей равно реальны.
Чем отличается сказочность Китая от европейской?
Тем, что фантастический мир не только называется, он подробно описывается. Как бы очеловечивается.
Могущественный дракон, живущий во дворце Божественной пустоты, в разговоре со смертным
Китайская сказка описывает не просто факт бытия; невероятное дается не только как возможное, а как существующее.
Если в европейских сказках мы встречаем «помощных зверей», которые устраивают дела своих хозяев, например кота в сапогах, то этот мир заранее задан как бы игрушечным. В китайских сказках этот мир задан как чрезвычайно важный, справедливый, чем-то уравновешивающий реальность.
В нем несколько раз встречается гетера, превращающаяся в животное, и ученый, провалившийся на экзамене. И они великодушны.
Юноша потратил на гетеру столько денег, что совершенно разорился, но когда она встречает его нищим, то чувствует себя морально обязанной ему помочь («Красавица Ли»). Он подобран этой сомнительной для нас, добродетельной неустроенностью жизни сказки, которая корректирует бытовую жизнь и украшает ее, подробно перечисляя материалы, из которых построен подводный и потому как бы несуществующий дворец, материалы, известные народу только по названию, но являющиеся бытовыми в другом мире, существующем в сказке.
Европейская сказка рассказывает нечто, что имело место раньше или будет потом. Это превращение.
Фантастика китайской сказки утверждает два возможных бытия и быта: мир смертных и сказочный мир, причем в обоих мирах много воюют, там существуют отставленные полководцы, проигранные сражения и провалившиеся на государственных экзаменах молодые ученые. Они поддерживают разговоры со сказочными существами.
Это больше чем беседы со сфинксами или с ожившими мумиями.
Это утверждение желаемого как существующего, причем достоверность рассказа словно бы подтверждается тем, что в конце новеллы есть ссылка на то, откуда новелла пришла к рассказчику.
Сказки «заадресованы». По этим адресам почта могла бы разносить письма.
Так происходит утверждение необходимости нереального, или, вернее, изменение времяожидания во времясовершение, и утверждение нравственности сказочных существ, которые у нас по снисходительности как бы одомашнены, приручены поневоле, они появляются у нас дома и имеют лицензии не дальше детской.
В Китае они существуют как данность.
Танские новеллы – не новеллы в обычном смысле и не сказки, рассказывающие о переезде в другие, нам неведомые страны, это новеллы, утверждающие другую нравственность.
Очеловеченные драконы очень справедливы с людьми.
Русские сказки обычно начинаются так: «В некотором царстве, не в нашем государстве...» В этом государстве идет обычная жизнь – люди пашут землю, женщины варят пиво, а если действие происходит в царском дворце, то не варят, потому что подразумевается, у царя все есть.
В танских новеллах, по времени приблизительно совпадающих с былинной Русью, существуют оборотни, главным образом лисы.
Этот сказочный мир доступен не для всех, но реален.