О типическом в реалистической художественной литературе
Шрифт:
При помощи только что приведенного сравнения Плюшкин изображается в страшном омертвении своих чувств, в отвратительно-холодном равнодушии себялюбца, в сознательном отрешении от всех живых связей во имя стяжательства и накопительства.
Мы привели лишь два штриха, две черты, при помощи которых Гоголь рисует образ Плюшкина. Но в этих конкретных, индивидуальных чертах перед нами раскрываются самые существенные свойства облика Плюшкина. Как луч солнца, врываясь через внезапно распахнутую дверь в темный подвал, сразу рассеивает его мрак, так и эти индивидуальные черты освещают все наиболее существенное во внутреннем облике Плюшкина. Такова сила искусства художественного изображения.
Создавая образ Плюшкина, Гоголь стремился дать не иллюстрацию, не олицетворение понятия
Рисуя Плюшкина не только скупым, но и одеревеневшим в своих чувствах, Гоголь рассказывает о его разрыве со всеми родственниками, о его бессердечном отказе в помощи детям и внукам, о его отрешении от общения с людьми своего круга.
Если бы Гоголь дал нам только логическое определение Плюшкина как жадного собирателя, скупца известного времени и класса, то мы знали бы его, но не видели бы, не представляли бы его в той конкретной определенности, в той чувственной осязаемости, в той выпуклой, живой, реальной наглядности, которую он имеет в «Мертвых душах». Гоголь изображает Плюшкина посредством конкретных, индивидуальных признаков, раскрывающих существенные свойства его характера, особенности его языка, внешнего облика, одежды и т.п. Он лепит человеческий характер, и Плюшкин предстает перед нами как глубоко индивидуальная фигура не только в своей внутренней сущности, но и в своей внешности — с выдавшимся подбородком, ушедшими далеко под лоб глазами, «выглядывавшими оттуда, как мыши из норы», и т.д. И в то же время в этом индивидуальном, живом лице жадного стяжателя, болезненного скупца раскрываются существенные особенности поместного дворянства определенной эпохи. Плюшкин, превратившийся в «прореху на человечестве», резко индивидуален, неповторим и в то же время глубоко типичен. Это живое лицо, обладающее силой огромного обобщения.
Путь Гоголя к созданию образа-персонажа — раскрытие существенного, типического посредством конкретного, индивидуального — общий путь создания художественного образа. Этим путем шли и идут все подлинные художники слова.
Одним из основных героев романа Шолохова «Поднятая целина» является посланец рабочего класса, коммунист Давыдов. Писатель показывает его сущность, проявляющуюся в коммунистической идейности, демократичности, принципиальности и других чертах, в ее конкретном выражении. Он рисует живую, глубоко типическую и в то же время индивидуальную фигуру Давыдова в самых разнообразных проявлениях: в его поступках, раздумьях и переживаниях, с особенностями его языка, чертами внешнего облика и т.д.
Большевистская идейность и принципиальность Давыдова сказались уже в момент его первого появления в романе, в споре с секретарем райкома. Она показана затем в его взаимоотношениях с крестьянами и, в частности, в его отношении к женщинам Гремячего Лога, которые по наущению кулака Островного едва не лишили Давыдова жизни. Но Давыдов сумел объяснить им сущность их глубоко ошибочного поступка, совершенного по темноте, и великодушно простил.
Преданность делу народа, большевистскую идейность Давыдова писатель подчеркивает и его желанием воодушевить колхозников личным трудом, и его равнодушием к своей бытовой неустроенности, и его пренебрежением к собственным интересам во имя общественного дела. Он, например, отдает принадлежащий ему слесарный инструмент колхозу, чтобы премировать колхозного кузнеца Ипполита Шалого за ударную работу.
Скупыми красками, в небольших эпизодах Шолохов мастерски изображает своеобразие характера Давыдова: его простоту и непосредственность в обращении с людьми, его чистую душу, искренность и прямоту. Таков Давыдов в эпизоде приезда в Гремячий Лог.
«Риковский
— Гляди, брыкнет, товарищ!
Давыдов, освободивший из-под репицы конского хвоста шлею, повернулся к деду, улыбаясь почернелыми губами, выказывая при улыбке нехватку одного переднего зуба.
— Я, папаша, пулеметчиком был, не на таких лошадках мотался!
— А зуба-то нет, случаем, не кобыла выбила? — спросил один черный, как грач, по самые ноздри заросший курчавой бородой. Казаки беззлобно засмеялись, но Давыдов, проворно снимая хомут, отшутился:
— Нет, зуба лишился давно, по пьяному делу».
Простота Давыдова сразу расположила к нему казаков Гремячего Лога: «Им шибко понравилось, что приезжий не так, как обычно кто-либо из районного начальства: не соскочил с саней и мимо людей, прижав портфель, в сельсовет, а сам начал распрягать коней, помогая кучеру и обнаруживая давнишнее умение и сноровку в обращении с конем».
Большую душевность, нежность, внутреннюю красоту Давыдова писатель великолепно показал в эпизоде встречи с ребятами, вышедшими на ловлю сусликов.
Вычерчивая характер Давыдова, писатель умело применяет и речевые средства. Для Давыдова характерно неправильное употребление некоторых слов («ошибнулся» вместо ошибся), пользование просторечными словами и выражениями («мотай» вместо иди, «спасу нет», «в дым обмараться»), слишком частое обращение к слову «факт». Эти особенности речи объясняются жизненным путем Давыдова: он вышел из рабочей среды, всю жизнь трудился и воевал и не имел времени учиться, приобрести необходимую языковую культуру.
Так, постепенно, перед читателями романа «Поднятая целина» воссоздается целостный, живой образ большевика Давыдова во всей полноте его социально-типических и индивидуально-психологических особенностей.
Давыдов как художественный образ живет и будет жить именно потому, что его социальная сущность, значительная, интересная, дана в плоти и крови, в живом человеческом облике — своеобразном, неповторимом, индивидуальном.
Если художник, изображая типического представителя определенного класса, умело отберет его ведущие свойства, даст их в органическом единстве и воплотит их в конкретной, индивидуальной форме, то перед нами и предстанет тот или иной реалистический, типический художественный характер. Это будет тип и вместе с тем определенная личность, жизненная, убеждающая читателя своими действиями. Именно об этом писал Ф.Энгельс к М.Каутской, давая положительную оценку изображения рабочих и крестьян в ее романах «Старые и новые» и «Стефан из Грилленгофа».
«Характеры той и другой среды, — писал он, — обрисованы с обычной для Вас четкой индивидуализацией; каждое лицо — тип, но вместе с тем и вполне определенная личность, «этот», как сказал бы старик Гегель, так оно и должно быть [10] ».
М.Горький также неоднократно указывал на то, что литературные образы, воспроизводящие типические характеры и явления реальной действительности, создаются по законам обобщения и индивидуализации, абстрагирования и конкретизации.
10
К.Маркс и Ф.Энгельс. Избранные письма, стр. 394. Госполитиэдат. 1948.
Необходимо заметить, что творческий процесс нередко представляют резко разобщенным на два этапа — обобщения, синтеза и затем художественной конкретизации. Но такое представление неправильно. В художественном творчестве обобщение к индивидуализация совершаются не изолированно друг от друга, не в чередовании, а одновременно. Обобщение и индивидуализация — единый процесс художественной типизации.
Писатель-реалист, так или иначе, всегда исходит из конкретных явлений действительности, раскрывая их существо, их смысл, общее значенже и сохраняя свойственную им форму.