О верных друзьях и вере. Живые портреты классиков
Шрифт:
«Любопытнее всего было моё свидание с типографией. Только что я просунулся в двери, наборщики, завидя меня, давай каждый фиркать (так в письме. – Примеч. Н. Г.) и прыскать себе в руку, отворотившись к стенке. Это меня несколько удивило. Я к фактору (руководителю производства. – Примеч. Н. Г.), а он, после некоторых ловких уклонений, наконец сказал, что штучки, которые изволили прислать из Павловска для печатания, оченно до чрезвычайности забавны и наборщикам принесли большую забаву».
В типографии тогда печаталась первая часть «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Гоголь добавлял: «Прощайте. Да сохранит
«Поздравляю Вас с первым Вашим торжеством, с фырканьем наборщиков и изъяснениями фактора, – отвечал Пушкин Гоголю. – С нетерпением ожидаю и другого: толков журналистов… У нас всё благополучно: бунтов, наводнения и холеры нет. Жуковский расписался; я чую осень и собираюсь засесть. Ваша Надежда Николаевна, т. е. моя Наталья Николаевна благодарит Вас за воспоминание и сердечно кланяется Вам».
Но Пушкин послал ещё одно письмо – издателю Гоголя: «Сейчас прочёл „Вечера близ Диканьки“. Они изумили меня. Вот настоящая весёлость, искренняя, непринуждённая, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия! какая чувствительность! Всё это так необыкновенно в нашей нынешней литературе, что я доселе не образумился». «Поздравляю публику с истинно весёлою книгою, а автору сердечно желаю дальнейших успехов. Бога ради, возьмите его сторону, если журналисты, по своему обыкновению, нападут на неприличие его выражений, на дурной тон и проч.».
Пушкин прекрасно видит уязвимые стороны Гоголя: неправильные словечки (фиркать, а не фыркать), слишком простонародных героев. Но великий поэт понимает: это как раз достоинства начинающего писателя. Увидят ли это другие? Не сломают ли молодого человека? Пушкин берёт Гоголя под свою опеку.
Современники отмечали, что в 1830-х годах Гоголь поражал всех весёлостью. Был он выдумщиком и необыкновенно интересным собеседником. Шутил – и при этом никогда не улыбался. Зато слушатели «надрывали животики» от смеха.
В его письмах эта весёлость тоже проявлялась. Не могло быть иначе. Вот он обращается к Пушкину 23 декабря 1833 года: «Если бы Вы знали, как я жалел, что застал вместо Вас одну записку Вашу на моём столе. Минутой мне бы возвратиться раньше, и я бы увидел Вас ещё у себя. На другой же день я хотел непременно побывать у Вас; но как будто нарочно всё сговорилось идти мне наперекор: к моим геморроидальным добродетелям вздумала присоединиться простуда, и у меня теперь на шее целый хомут платков. По всему видно, что эта болезнь запрёт меня на неделю».
Он тогда увлёкся историей и решил получить кафедру в Киевском университете. Просил Пушкина о содействии. Но добиться назначения не удалось. Гоголь становится адъюнкт-профессором кафедры всеобщей истории Петербургского университета.
Бывший студент Гоголя вспоминал, что первая лекция была очень интересна, а потом все «совершенно… охладели к Гоголю, и аудитория его… пустела. Но вот однажды – это было в октябре – ходим мы по сборной зале и ждём Гоголя. Вдруг входят Пушкин и Жуковский. От швейцара, конечно, они уж знали, что Гоголь ещё не приехал, и потому, обратясь к нам, спросили только, в которой аудитории будет читать Гоголь? Мы указали на аудиторию. Пушкин и Жуковский заглянули в неё, но не вошли, а остались в сборной зале. Через четверть часа приехал Гоголь, и мы вслед за тремя поэтами вошли в аудиторию и сели по местам. Гоголь вошёл на кафедру, и вдруг, как говорится, ни с того ни с другого
Все следующие лекции Гоголя были очень сухи и скучны».
Гоголь – человек скрытный. Но не с Пушкиным. 2 декабря 1833 года Гоголь прочитал ему «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Оценка Александра Сергеевича короткая и ёмкая: «Очень оригинально и очень смешно».
В ноябре 1834 года Пушкин написал Гоголю о повести «Невский проспект»: «Перечёл с большим удовольствием…»
В январе 1835 года готовился к печати сборник Гоголя «Арабески». Николай Васильевич обращался к Александру Сергеевичу: «Я до сих пор сижу болен, мне бы очень хотелось видеться с Вами». «Посылаю Вам два экземпляра „Арабесков“. Вычитайте мой и, сделайте милость, возьмите карандаш в Ваши ручки и никак не останавливайте негодование при виде ошибок, но тот же час их всех налицо. Мне это очень нужно.
Пошли Вам Бог достаточного терпения при чтении!»
Пушкин растил Гоголя бережно, в свободе. Относился к нему, как к драгоценности. Подарил сюжет «Мёртвых душ».
7 октября 1835 года Гоголь обратился к Пушкину: «Начал писать „Мёртвых душ“. Сюжет растянулся на подлинный роман и, кажется, будет сильно смешон. Но теперь остановил его на третьей главе. Ищу хорошего ябедника, с которым бы можно коротко сойтиться. Мне хочется в этом романе показать хотя с одного боку всю Русь».
И дальше: «Сделайте милость, дайте какой-нибудь сюжет, хоть какой-нибудь смешной или не смешной, но русский чисто анекдот. Рука дрожит написать тем временем комедию».
И Пушкин подарил Гоголю идею комедии «Ревизор». Её премьера состоялась 19 апреля 1836 года в Александринском театре.
Ничего подобного сцена ещё не видела. Мнения о комедии разделились. Но Гоголь решил, что это полная неудача. Вывод его замечателен: «Все оскорбления, все неприятности посылались мне Высоким Провидением на моё воспитание».
Николай Васильевич решил ехать за границу: «…там размыкаю тоску, которую наносят мне ежедневно мои соотечественники. Писатель современный, писатель комический, писатель нравов должен подальше быть от своей родины. Пророку нет славы в отчизне».
Но до отъезда Гоголя за границу два великих писателя впервые на равных встретились на страницах «Современника». Этот журнал Пушкин начал выпускать вместе с Плетнёвым в 1836 году. В первом томе была напечатана статья Гоголя «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году». А в третьем номере появилось «Письмо издателю», написанное Пушкиным от лица провинциального читателя. И там – критика некоторых утверждений молодого Гоголя.
Под статьёй – примечание Пушкина от собственного лица: «Статья „О движении журнальной литературы“ напечатана в моём журнале, но из сего ещё не следует, что все мнения, в ней выраженные с такою юношескою живостью и прямодушием, были совершенно сходны с моими собственными. Во всяком случае она не есть и не могла быть программою „Современника“».