О времени, о Булгакове и о себе
Шрифт:
— Нет сомнения, что скоро мы войдем в Европу победителями. В истории это уже бывало. Александр I вступил в Париж как освободитель всех народов. Французы были в восхищении от казаков. Чем это кончилось-п-помним. Сперва Россия — освободитель, потом — жандарм для всех вольнодумцев в Европе. Русский мужик, изгнавший французов, снова вернулся под палку господина. Об этом собирался писать Грибоедов. Но я не хочу сказать, что история повторяется. Возможны варианты. Могу только сказать, что у нас восторжествует пора полнейшего единомыслия и всеобъемлющей государственности. Будем вышагивать прусским шагом на плац-парадах. А что это значит для кино? Это значит, что надо делать величественные киноэпопеи, все остальное п-просто
— Нет, — беспечно отозвался я. — Мы уже и так достаточно его испортили.
— Послушайте, Сережа! Портить первые варианты сценария — в этом и состоит наша профессия. Это же кино. Перестаньте донкихотствовать!
— А вы перестаньте сбрасывать трефы. Я же вам показывал с первого хода, что сейчас это наша козырная масть! — вскипел я.
— В-возможно, но тактически я был прав, — пробовал возразить он, но сконфузился, увидев, что заезжий кинематографист выкрутился и выигрывает.
Мы с Микой были разные люди, но понимали друг друга с полуслова. И он, беспокоясь о себе, с не меньшей, если не с большей, тревогой думал обо мне.
— Мне надо попасть в Москву, — говорит он. — Я п-по-стараюсь помирить вас с Большаковым.
— Если бы дело упиралось в Большакова! Я не от него завишу, — хмуро отвечал я. — Если бы от него!..
— П-позвольте! Но Сахновского МХАТ вызвал? Еней уже в Ленинграде? Так почему же вы должны оставаться здесь?
— Хорошо бы — здесь. Через год кончается срок моей ссылки, и боюсь, что меня выгонят отсюда подальше.
— Типун вам на язык! Никто этого не допустит! — волновался Мика.
Но вскоре случилось совсем не так, как мы ожидали: вызов получил не он, а я. Правда, меня вызывали не в Москву, а в Тбилиси.
Нетрудно было догадаться, почему это произошло.
В Тбилиси у меня были старые, надежные друзья, они знали, где я и что со мной. Сперва я получил письмо из киностудии, в котором мне предложили заключить договор на написание сценария о Бараташвили. Затем мне написала Наташа Вачнадзе, сообщив, что работа срочная, потому что в 46-м году будут отмечать 100-летие со дня смерти замечательного грузинского поэта, и мою кандидатуру как автора сценария поддерживает Союз писателей. К письму Наташи сделал приписку Симон Чиковани: «Соглашайся. И не беспокойся о своих делах, мы здесь все утрясем. В Тбилиси приезжал Чиаурели, он тоже обещал помочь».
Чиаурели [102] ? Это уже выглядело солидно! Он ставил пышные картины о Сталине, и Сталин благоволил к нему, не раз приглашал к себе. Чиаурели! Всесильный! Всемогущий, как никто из кинематографистов! Он был разносторонне талантлив, но судьба его, как всякого художника-царедворца, не могла не кончиться катастрофой. Обожествленный им кумир слетел со своей высоты, Сталина не стало — рухнул и Чиаурели. Эта история полна драматизма, но вместе с тем она поучительна. Чиаурели вернулся в Грузию, как подбитый орел. Он поставил еще несколько картин — немного лучше, немного хуже, — но силы его были иссушены, художник погиб в нем, он стал угрюм, неуверен, молчалив.
102
Чиаурели Михаил Эдишерович(1894–1974), кинорежиссер.
Я познакомился и подружился с ним в веселой молодости, когда он приезжал в Москву, беззаботный, поражая всех неистощимостью застольных тостов, играл на гитаре, пел и веселился.
Чувство дружбы ко мне и даже пиетета
— Ну, если Чиаурели, то дело выгорит, — оживился Мика. — Он человек умный. Раньше всех сообразил, что картины надо делать только о Сталине или для Сталина. Мы лопухи, т-точно говорю. Но вам он этого не предлагает. Он знает, с кем имеет дело. И студия просит вас написать о ком? О Бараташвили, трагическом романтике! Лихо! О поэте, который при жизни не напечатал ни строчки. Умер где-то в захолустье. И слава его прогремела через двадцать пять лет после смерти. Ну? Чем не ваша темочка? — Мика подмигнул мне. — И ведь знают же, что написать о нем здесь невозможно. Материалов в Алма-Ате никаких нет и не может быть, значит… Что значит? Надобно подумать, как вас вытребовать в Тбилиси. Уверен — добьются.
И добились.
Запрос обо мне пришел раньше, чем можно было ожидать. Меня вызвали в НКВД, и я получил разрешение на выезд в Грузию…
Начались хлопоты. Сдал хлебные и продуктовые карточки, получил рейсовую, по настоянию Мики запасся справкой из Союза писателей с перечислением сценариев, которые написал (это оказалось весьма предусмотрительным), получил справку из санпропускника, что не вшив, заказал через студию броню на билет и ордер на машину, взял справку из бухгалтерии, что за комнату уплачено, и на этом основании мне был выдан пропуск на вынос вещей… И вот, провожаемый Микой, отправился на вокзал. Пальто мое, истасканное по вагонам, этапам, тюрьмам, было завязано в узел. В костюме, перелицованном Яковом Ильичем, в черном клеенчатом плаще Козинцева, я выглядел как нельзя лучше. У меня был билет в купированный вагон, я уезжал барином.
— Как можно реже суйте ваше паршивое удостоверение, — говорил Мика. — Главным образом орудуйте справкой из Союза. П-помните, хотя в Тбилиси у вас друзья, но ведите себя осторожно. Вы ужасный ш-шляпа, Сережа, п-просто поражаешься…
Мы крепко пожали друг другу руки. Он стоял на платформе, одинокий и сиротливый. Впрочем, очень скоро я получил от него телеграмму, что он уезжает в Москву, а потом писал подробно, что делается в столице. Там все взбудоражено, суматошно, жизнь налаживается по-мирному, хотя продолжают существовать карточки и пайки, и почти каждый вечер взрываются в небе победные салюты. Он снял комнату и в Ленинград, по-видимому, не вернется, его завертело в кинематографических делах.
А я вступал в новый этап жизни, неведомо какой.
Добравшись благополучно до Красноводска, я увидел там бесконечную очередь людей, сидящих с узлами и чемоданами на улице, у порта, в ожидании парохода. Пароход ходил в Баку два раза в неделю, и люди неделями ждали, чтобы ухитриться на него попасть. Вот тут-то я вспомнил Мику и справку Алма-Атинского Союза писателей. Начальник порта прочитал, что я автор сценария «Танкер „Дербент“» (а ведь это о Каспии, о каспийских моряках!), и тотчас распорядился, чтобы мне была предоставлена каюта, выдаваемая лишь по особой броне. И я, скрывший свою «социальную опасность», но автор почитаемого здесь фильма, проследовал на первый же прибывший пароход.
Каюта была двухместной, напротив меня сидел плотный человек в военном кителе. Безусловно, в такой каюте могли встретиться только весьма ответственные товарищи, и мой спутник приглядывался ко мне с любопытством. Но спросить, что я за птица, не решился. Разложив закуску (свежую и копченую рыбу, сыр и разную травку), он, с гостеприимством кавказца, предложил мне присоединиться к его завтраку. Ну, этаких прелестей я давно не видывал и без всякого стеснения принял предложение, отметив при этом, что, по срочности своего выезда, не успел ничего путного прихватить на дорогу.