О всех созданиях - больших и малых
Шрифт:
Я подвинул стул.
— Посидите несколько минут, мисс Брэмли. Я должен позвонить.
Меня быстро соединили с лабораторией Велкома. Я ожидал услышать сарказм и иронию, но они оказались вежливыми и готовыми помочь. У них были обнадеживающие результаты, и они с радостью пообещали прислать пять доз, если я в ответ сообщу им о результатах.
Я поспешил к мисс Брэмли.
— Я заказал кое-что для ваших котят. Ничего не могу гарантировать, но другого выхода нет. Принесите их сюда во вторник.
Вакцина прибыла быстро, и, пока я делал инъекции, мисс Брэмли рассказывала о достоинствах
— Вы только посмотрите на их уши! Вы когда-нибудь видели у котят такие уши?
Вынужден был признаться, что нет. Уши были огромные, как паруса, и от этого их восхитительные маленькие мордочки казались еще меньше.
Мисс Брэмли кивнула и улыбнулась от удовольствия.
— И, знаете, это всегда свидетельствует о том, что такие кошки — хорошие мышеловы.
Через неделю я повторил курс инъекций. Котята пока выглядели хорошо.
— Ну, вот и все, — сказал я. — Нам остается только ждать. Но помните: я хочу знать, каков будет результат, так что не забудьте известить меня.
Несколько месяцев я ничего не слышал от Брэмли и почти забыл о своем эксперименте, когда вдруг наткнулся на грязный конверт, видимо, сунутый под дверь моего кабинета. Это был обещанный отчет и — по-своему — образец научного мышления. В нем содержалась вся информация, которая была мне нужна, — без лишних слов и прикрас.
Письмо было написано аккуратными каракулями, и в нем говорилось: «Дарагой сэр, Те котята теперь большие кошки. Всигда ваша, Р.Брэмли».
Кровопускание циганскому пони
Я остановил машину и пожалел, что не могу запечатлеть эту картину на фотографии: травянистая обочина на изгибе дороги и вокруг костра — пятеро цыган. По-видимому, отец, мать и три маленькие дочери. Они сидели неподвижно и смотрели на меня сквозь плывущие клубы дыма ничего не выражающими глазами, а редкие снежные хлопья медленно кружили и опускались на спутанные волосы девочек. Ощущение нереальности приковало меня к сиденью, и я глядел сквозь ветровое стекло на эту картину дикого приволья, забыв, зачем я тут. Наконец я опустил стекло и спросил мужчину:
— Вы мистер Мьетт? Если не ошибаюсь, у вас заболел пони?
— Да-да! — закивал мужчина. — Он вон там! — Он говорил со странным акцентом, так что я не всегда его понимал. Встав, он направился от костра к машине — невысокий, худой, смуглый, небритый. В руке у него было что-то зажато — бумажка в десять шиллингов, которую он протянул мне как доказательство своей честности.
Цыгане, порой забредавшие в Дарроуби, особым доверием там не пользовались. В отличие от Мьеттов, появлялись они обычно летом, табор разбивали у реки и предлагали лошадей для покупки. И мы уже раза два попадали впросак: они словно бы все носили фамилию Смит, и, приехав на другой день, мы уже не заставали ни пациента, ни его владельца. По правде говоря, утром, когда я уезжал, Зигфрид заявил мне категорически: «Потребуйте вперед — и наличными!» Но он мог бы не беспокоиться — мистер Мьетт сразу же показал себя в наилучшем свете.
Я вылез из машины и пошел за ним по траве мимо ярко раскрашенного дряхлого фургона и пса на цепи — помеси колли с борзой — туда, где было привязано несколько пони и лошадей. Распознать моего пациента оказалось
Второго взгляда оказалось достаточно, чтобы даже издали определить, что с ним. Только острый ламинит мог заставить его так пригнуться, и, приблизившись, я понял, что затронуты все четыре копыта. Конек подвел обе задние ноги почти под живот в отчаянной попытке перенести тяжесть тела на пяточные стенки.
Я вставил термометр в прямую кишку.
— Он переел, мистер Мьетт?
— Ага. Добрался вчера до мешка с овсом! — И щуплый цыган кивнул на большой полупустой мешок у задней стенки фургона. Я по-прежнему понимал его с трудом, но он все-таки втолковал мне, что чубарый отвязался и объелся овсом. И он дал ему касторки.
Термометр показал 40°С; пульс был частым и прерывистым. Я провел ладонью по гладким дрожащим копытам, почувствовал, как ненормально они горячи, а потом взглянул на измученную морду, на раздутые ноздри, на полные ужаса глаза. Те, у кого нарывало под ногтем, могут — хотя и в слабой степени — представить себе, какие страдания испытывает лошадь, когда чувствительная основа кожи копытной стенки воспаляется и все время подвергается невыносимому давлению.
— Заставьте его пройтись, — сказал я.
Цыган схватил узду и потянул, но чубарый не пошевелился, и я взялся за узду с другой стороны.
— Попробуем вместе. В таких случаях им полезно походить.
Мы потянули, а миссис Мьетт шлепнула пони по крупу. Он сделал два-три спотыкающихся шага, но так, словно земля была накалена докрасна, и постанывал всякий раз, когда опускал копыто. Через несколько секунд он снова пригнулся и перенес вес тела на пяточные стенки.
— На это он не согласен, — сказал я, повернулся и пошел к машине.
Надо было облегчить ему боль и в первую очередь избавить от вчерашнего овса. Я достал флакон ареколина и сделал инъекцию в мышцу шеи, а потом показал хозяину, как обвязать копыта тряпками, чтобы все время смачивать их холодной водой.
Отступив на два шага, я снова оглядел чубарого. После инъекции у него обильно пошла слюна, потом он поднял хвост и очистил кишечник, но боль не уменьшилась — она могла уменьшиться, только если спадет чудовищное воспаление (если оно спадет!). Мне приходилось видеть подобные случаи, когда из-под венчика начинает сочиться сукровица, и это обычно возвещало потерю копыта, а нередко и смерть.
Пока меня одолевали мрачные мысли, к чубарому подошли три девочки. Старшая обняла его за шею и прижалась к ней щекой, а младшие поглаживали дрожащие бока. Они не плакали, их лица по-прежнему ничего не выражали, но все равно было видно, как он им дорог.
Я достал бутылку с настойкой аконита.
— Давайте ему вот это каждые четыре часа, мистер Мьетт, и обязательно смачивайте копыта холодной водой. Я приеду посмотреть его утром.
Захлопнув дверцу, я снова взглянул на крутящийся дымок, на кружащие хлопья снега, на трех оборванных нечесаных девочек, которые все гладили и гладили пони.