О завтрашнем дне не беспокойтесь
Шрифт:
– Материлась твоя немного, как извозчик в Иркутске. Моя услышала и сразу смекнуть.
По правде говоря, Павлов уже забыл, в какой момент разговора с Бильдыевым позволил себе крепко выразиться, но в связи с тем, что старик помянул дореволюционный Иркутск, сразу оживился и засыпал его вопросами. К его удивлению Бильдыев помнил не только венценосного государя-императора Николая II, но и премьер-министра Столыпина, а также, кто был в Иркутске генерал-губернатором и градоначальником. О Ленине и большевиках старик ничего не слышал, зато что-то знал (имел представление) о декабристах, социалистах и даже о графе Льве Николаевиче
Рассказ о своем перемещении в иное пространство и время Бильдыев продолжил на следующий день, когда "Эсмеральда" отошла от речного причала Эльдорадо и отправилась вниз по реке Елене. Их беседа проходила в уютной командирской каюте в носовой части судна. Каюта занимала всю ширину корпуса и была оборудована двумя большими боковыми иллюминаторами. В ней очень рационально разместились двуспальная кровать с пологом, умывальник с помойным ведром, встроенные шкафы (для одежды, белья и посуды), секретер и оружейный ящик. Перед оружейным ящиком, который можно было использовать также и в качестве сидения, свободно помещался раскладной обеденный столик. После завершения трапезы столик обычно задвигался под кровать.
О самой тунгусской катастрофе Бильдыев рассказывал неохотно, словно боялся сболтнуть лишнее. За три дня до катаклизма какой-то странный человек с безумными глазами, по виду монах, настойчиво просил его как можно скорее отправлялся на север, однако тот остался на своем кочевье в районе реки Подкаменная Тунгуска, которое после взрыва окутал густой и липкий туман. Выбравшись из пелены тумана, он и его родственники очутились в совсем другой тайге и под другим небом.
В тот памятный год Бильдыев был силен, удал, хорош собой и у него была однозарядная винтовка системы Бердана с двадцатью пятью патронами. С помощью этой винтовки он без труда подчинил себе вымирающее племя южных тунгусов, научил их оленеводству и стал их вождем. Когда патроны закончились, винтовка стала бесполезной, и он собственноручно перековал ее ствол в стальной клинок.
С момента перемещения Бильдыева в иное пространство и время прошло более тридцати лет. Уже выросли его дети от двенадцати жен, от детей пошли внуки, но он все равно продолжал скорбеть о прежнем мире, сгоревшем, по его мнению, в небесном пламени Апокалипсиса.
Расспрашивать Павлова о причинах его появления в забайкальской тайге Бильдыев стеснялся, так как уже при первой встрече решил, что имеет дело с субъектом, изображенным на запомнившейся ему иконе Иркутского кафедрального собора. У того святого было такое же, как у Павлова, строгое лицо, высокий лоб, длинные волосы, малозаметные усы и борода.
Во время их беседы в каюту несколько раз заглядывала седая противная старуха, увешанная амулетами. Это была шаманка по имени Айдан. Бильдыев прихватил ее "на счастье", когда "Эсмеральда" сделала остановку у стойбища его соплеменников на высоком берегу Елены. Кроме старухи-шаманки Бильдыев попросил Павлова взять на борт его младшую жену Лисичку, сына Нурлана, сноху Альчидай и двух дочерей: Иниру и Чайку,– невест на выданье, которых он хотел представить младшим сыновьям Гонория. Павлов не возражал, полагая, что в компании с сородичами старик будет чувствовать себя более комфортно.
Когда старуха-шаманка заглянула в каюту в четвертый раз, Павлов не выдержал, и спросил у Бильдыева, что ей от них нужно. Бильдыев вышел из каюты, поговорил со старухой и, вернувшись назад, сообщил, что Айдан "не
– Это – не человек, а шайтан. Он – мужик и баба,– перевел ее речь на русский Бильдыев.
– Что делать? Бывает и такое,– замялся Павлов и развел руками.
– Камлать надо, чтобы мужика от бабы отделить!– продолжал переводить слова старухи-шаманки Бильдыев.
– Получится ли?– засомневался Павлов.
– У нее получится. Она шибко сильная. Самая сильная из всех шаманов, каких моя знала,– уверенно заявил Бильдыев.
– Чем черт не шутит. Пусть попробует,– нехотя, согласился Павлов.
Бильдыев и Айдан о чем-то между собой поговорили, и после этого Бильдыев сообщил Павлову свой план: вечером, когда галера встанет на стоянку, надо усыпить Алексхана маковым соком, положить между двух костров, и ровно в полночь начать камлание. К утру, если все пройдет удачно, Алексхан станет либо мужчиной, либо женщиной. Павлов лишь пожал плечами и отправился на капитанский мостик, чтобы проверить, как капитан Тарас справляется со своими обязанностями. Убедившись в том, что все в порядке, Павлов предложил Бильдыеву продолжить прерванный разговор. В ответ старик лукаво улыбнулся и сказал буквально следующее:
– Мой хочет здесь быть, ветер дышать. Твой хочет отдыхать.
Павлов расценил его слова, как отказ продолжать беседу, и спустился по трапу в свою каюту. Открыв дверь, он сразу обратил внимание на то, что его кровать разобрана и в ней кто-то лежит, укрывшись с головой пуховым одеялом. Возмущенный такой наглостью, он сдернул одеяло с непрошеного гостя и обнаружил младшую жену Бильдыева Лисичку – молодую коренастую женщину с матово бледным лицом и монгольским разрезом глаз.
Лисичка была уже раздета и стыдливо прикрывала ладонями свои маленькие груди. Прочитав в ее взгляде выражение мольбы и испуга, Павлов улыбнулся и произнес на тунгусском языке единственную фразу, которую он знал:
– Здравствуй! Не бойся! Я – твой друг.
Лисичка радостно заулыбалась, повторила вслед за ним те же слова, похлопала себя по животу и раздвинула ноги.
– Ай да Бильдыев! Ай да хитрец! – рассмеялся Палов, закрыл дверь изнутри на засов и стал раздеваться.
Тихим вечером, когда уставшее за день солнце тонуло в знойном мареве заката, "Эсмеральда" торжественно и гордо под парусами, поднятыми на обеих мачтах, проследовала мимо фактории. На берегах Елены горели костры, ветер доносил запах дыма, еды и зычные голоса прибывших на летнюю ярмарку представителей разных племен народов Северного Забайкалья и Прибайкалья.
Павлов открыл окно-иллюминатор, расположенное у изголовья кровати и высунул голову. Лисичка тоже захотела посмотреть, что происходит на берегу, и шлепнула его по голой спине. Павлов ничуть не рассердился и подвинулся, чтобы ей тоже было видно.
Когда за окном перед ними открылась безбрежная гладь Голубого залива, они вернулись в исходное положение. При этом Павлов ни на минуту не забывал о галере и чувствовал ее ход. Вот пройден поворот, курс – фордевинд. Северо-западный ветер давит в паруса, опасно потрескивают мачты, гик-шкоты и ванты, готовые лопнуть, жалобно звенят.