Оазис
Шрифт:
— Мир в хату, уважаемые! — я повернулся и пристально оглядел свою новую «квартиру». Конечно, древняя русская тюремная идиома, произнесенная на эсперанто, навряд ли будет понята.
Смотрю с интересом.
Камера небольшая, на четыре человека. Шконки — то бишь панцирные кровати, привинченные мощными анкерными болтами к бетонному полу — стоят по две друг против друга. Узкий проход к столику возле стены; зарешеченное окошко под самым потолком, дающее минимум света. Сверху свисает тонкий черный провод с засиженной мухами лампой. Все-таки электричество здесь есть.
Слева от входной двери — параша, огороженная от «жилухи» тонкой фанерной перегородкой. Все-таки в американском секторе стараются блюсти право человека на уединение. Тут же проржавевшая раковина. Кран протекает. Капельки воды бесшумно падают вниз.
Теперь люди, с которыми мне придется жить долгие…ну, пятнадцать лет пусть чужой дядя сидит, а я найду возможность отсюда слинять при первой же оказии!
— Еще одного «снежка» пригнали! — с дальней шконки поднялась голова баклажанного цвета. Худощавый потомок погибшей Африки с хищным взглядом на добродушном, казалось бы, лице, с толстыми губами и пухлым носом смотрит на меня с настороженным любопытством. По мне, так все они на одно лицо. — Кто таков, приятель? Проясни!
— Черный Археолог, братан, — я не торопился проходить дальше невидимой линии, очерченной для новичков в двух-трех шагах от входной двери. — Слыхал о таком?
— Не-а, ни разу!
— В уши долбишься, значит, — я потерял интерес к баклажану.
— За что упекли, Археолог? — скрипнули пружины другой кровати. Смуглолицый, похожий на мексиканца, парень с живописными татуировками на щеках и шее, скинул ноги на пол, и кошачьим шагом приблизился ко мне.
Стою спокойно. Это такая же сявка, что и первый, только рангом чуть выше, приближен к смотрящему по «хате». А тот еще не вышел на сцену. Лежит себе в великой задумчивости, пялится в потолок.
— Не хотел делиться с властями своими находками, — я пожал плечами, внутренне держа себя в готовности. Несмотря на магические блоки, отношения между сокамерниками не входят в программу лояльности. Кто знает, в каком ключе будут развиваться события? Вон и баклажан, обиженный моими словами, смотрит с желанием перегрызть мне глотку. Хрен знает этих ребят. Какой у них статус? Имеют ли влияние на других заключенных?
— Завалил, небось, кого? За такую туфту на каторге не закрывают, — скривил губы мексиканец.
— Не без этого, — спокойно смотрю в чужие глаза. — Исключительно в целях самообороны. Пара мутных типов и легавые в придачу.
Собеседник хохотнул.
— Сегодняшний этап из Мемфиса — ваш?
— Ага, — нисколько не удивился осведомленности каторжан.
— Ну, проходи, чего порог топчешь? — парень посторонился, пропуская меня к свободной кровати, на которой лежал свернутый матрац. Соседом моим оказался мужик с потемневшей кожей. Но это был белый, настоящий белый, пусть и критически загорелый на местном солнце. Вот он излучал мощную ауру опасности. Кажущаяся расслабленность во всем теле могла обернуться проблемами для тех, кто игнорировал свои
Нарочито небрежно раскинул матрац и скептически посмотрел на голую подушку и одеяло. И как мне спать без постельного белья?
— Перед обедом принесут, не дергайся, — бесцветным голосом проговорил сосед, закидывая ногу на ногу. — А где твои шмотки? Отобрали что ли?
— Меня в дороге взяли, — неохотно пояснил я, присаживаясь на скрипучую шконку. — Сутки в обезьяннике, приговор шерифа и сразу же «адская Мэри». Даже побриться не успел. Да еще ночь в дороге, дилижанс сломался. Ночевали в заброшенном поселке.
— Ого! — мексиканец рухнул на свою кровать, отчего пружины жалобно застонали. — Это где?
— В сорока милях отсюда. Даже не знаю, что за место. Церквушка там стоит заброшенная.
— Почему заброшенная? — удивился баклажан, тоже навостривший уши. — Это же поселок отца Фердинанда! Там люди живут!
— Нет уже никакого Фердинанда и людей, — пояснил я. — Сожрали их. Мы закрылись в церкви и переждали там опасное время.
Рассказывать о морфах, осадивших нас в поселке, я не стал. Все равно потом узнают. Не стоит сейчас из себя героя строить.
— Твою хреновую задницу! — выдохнул африканец. — Как же так?
— Да вот так, — ответил я.
Белый мужик с ухмылкой посмотрел на мой желтеющий «бланш» под глазом, но еще внимательнее — на старый шрам. Потом протянул руку, заключая тем самым негласный пакт о содружестве. Набат слегка притушил свои вопли в голове, в отличии от меня. Незнакомые люди всегда вызывают опасение, а в таких закрытых местах — тем паче.
— Меня Канадцем кличут, — представился он. — Я в этом муравейнике главный. Будешь держаться моих правил — уходить отсюда не захочешь. Стены толстые, решетки хрен выдернешь, охрана с пулеметами кругом. Ни одна тварь не прорвется.
— У меня как бы другие планы насчет проживания, — вежливо ответил я. — Так ты пахан, или просто смотрящий за «хатой»? Что-то не могу въехать.
— Под ним вся секция, — ответил мексиканец. — Сообразил, снежок?
— Если хочешь, называй меня Папой, — кивнул без тени усмешки на лице Канадец. Его палец, описав дугу, уперся в черного парня, жаждущего моей крови. — Этого гуталинового мальчика кличут Губастый Джок. Ну, мы его зовем попроще: Джок. Так ему нравится больше. Мой лучший напарник на выездах. Прикрывает спину. И я ему доверяю, как никому другому. Не вздумай, Археолог, клин вбивать между нами.
Джок вскинул руку со сжатым кулаком, словно салютуя словам Канадца. Меня он облил презрительным взглядом. По мне, так я бы его Губастым называл. Вон, какие вареники отрастил, шлепают друг о друга.
— Наш мексиканский друг — Бурито, — представил последнего жильца камеры мужик. — Хитрожопый малый. Ты с ним в карты не играй. И никогда не спорь попасть из револьвера в «десяточку» пять раз подряд. Он однажды песчаного волка завалил двумя выстрелами в гребанные бельма. Спас ребят от смерти. Ну… Тебя мы посмотрим, оценим.