Об аварии на Чернобыльской АЭС
Шрифт:
Но, возвращаясь к Припяти, вот я говорю: 26 апреля, ночью, в 11 часов, было принято решение о том, что на следующий день будет эвакуировать население, а передо мною и моими коллегами стала задача - что же делать? Что же делать?
(слова Адамовича А. "Простите, а вот была первая комиссия, наверное тут же звонила. Не при Вас звонил ЩЕРБИНА в Москву? Не докладывал там ГОРБАЧЁВУ и прочим, ну, вот, ну, - обстановку?".)
Значит, на постоянной связи вот в этот день и в последующие дни связь была с Николаем Ивановичем РЫЖКОВЫМ и Владимиром Ивановичем ДОЛГИХ. Вот с ними была связь. Непрерывная,
(слова Адамовича А.: "Ну, вот интересно, какой разговор у Вас с ним был?)
Я наверное Вам не скажу, потому что...
(слова Адамовича А.: "Не буду записывать...")
Или скажу. Так вот, не для записи, но для человеческого понимания. Вот значит. Вот я, первый звонок его услышал (когда со
– 15 ЩЕРБИНОЙ работал я не разу не слышал разговора его с ГОРБАЧЁВЫМ. Был он или не был, - не знаю просто, не буду врать), а когда ЩЕРБИНУ приехал СИЛАЕВ сменил, а меня оставили, вся комиссия, первый состав, уехали.
(слова Адамовича А.: /неразборчивы/)
Меня оставили. Меня оставил. Сначала, первый раз, меня оставил и СИДОРЕНКО, - ЩЕРБИНА попросил остаться. Потом меня вызвали на заседание Политбюро 5 мая. Там я докладывал ситуацию. Потом СИЛАЕВ позвонил ГОРБАЧЁВУ сам - потребовал меня обратно - и меня, прямо по дороге, схватили и снова, после Политбюро, - туда опять отправили, но это уже такие личные вещи.
Так вот. Перед Политбюро, перед 5-м мая, когда уже ЩЕРБИНА уехал, а СИЛАЕВ появился, это было 3-го или 4-го мая, вот я слышал первый звонок ГОРБАЧЁВА, значит, СИЛАЕВУ и его разговор с ним.
Это первое.
Были ли разговоры ГОРБАЧЁВА с ЩЕРБИНОЙ ? Мне кажется, - не было. Мне кажется - ни одного разговора в первые дни - не было, мне так кажется. Ну, может я ошибаюсь.
И, по-моему, первый звонок ГОРБАЧЁВА был именно СИЛАЕВУ где-то после майских праздников, там 3-го - 4-го мая. И уже, второй, третий, четвертый звонки - уже разговаривал я с Михаилом Сергеевичем, разговаривал один раз ВЕЛИХОВ с ним, в моём присутствии, по обстановке. Это вот было. А так, на постоянной связи постоянно РЫЖКОВ и ДОЛГИХ. Вот они, так сказать, такую связь осуществляли.
(слова Адамовича А.: /слабо, плохо разборчиво/ "Ну а о чём ГОРБАЧЁВ спрашивал Вас... рассказывал..." /неразборчиво/")
Не, я выключаю сво...(запись прервана)
...Директор ЧАЭС был в шоке, от начала до конца.
(слова Адамовича А.: /неразборчивы/)
Я увидел его в первый день как приехал туда. БРЮХАНОВ - его фамилия, директора станции. И последний раз я его видел на заседании Политбюро 14 июля, когда рассматривались причина аварии Чернобыльской. Прямо там его и спрашивали. И он был всё время в шоке. Он никаких разумных действий и слов произнести не мог. Поэтому, это вот, - он был в шоке. Что он из себя как личность представляет и почему он там был в шоке, но он был там недееспособный человек.
В то же время, скажем, растерянный был ШАШАРИН - первый заместитель Министра энергетики, которому тогда станция подчинялась, он был растерян и потому, что для него ситуация была, как Вам сказать, ну
И всё таки я Вам закончу - все эти мои манипуляции, что бы, так сказать (о них там много ходит разговоров), логика, что бы Вам просто была понятна логика принятых, в конце-концов решений.
Логика принятых решений была следующая. Ну, скажем ввести
– 16 какой-то компонент который бы за счет химической энергии тепло отбирал и превращаясь (ну, скажем как мы кипятим там чайник) тепло отбирал и так далее.
Сначала я предложил для этого дела забросить железную дробь:
– во-первых, она бы и расплавилась бы и на её плавление ушло бы достаточное количество энергии;
– во-вторых, к металлическим конструкциям теплопроводность бы обеспечилась и тогда металлические конструкции стали бы на воздух быстрее тепло отводить.
Но та железная дробь, которая обнаружилась на станции, - она была заражена радиоактивностью поэтому её в вертолёты грузить было невозможно, во-первых. Во-вторых, при тех высоких температурах, которые мы намеряли, в некоторых точках, процесс был бы обратным: железо стало бы окисляться и температура стала бы повышаться (понимаете?) ещё больше.
(слова Адамовича А. /неразборчивы/)
Поэтому этот, значит, вариант - отпал.
Появился свинец для тех отметок где температура была относительно низкая: там 200, 300, 400 градусов. Вот там бы он расплавлялся, энергию брал бы на себя, и ещё - был бы защитным экраном, в какой-то степени, ну и в то же самое время - теплопроводящий всё таки элемент был бы какой-то.
Причём мы считали даже так, что он будет частично испаряться. В высоких зонах охлаждаться, и опять стекать. Вот как, знаете, в холодильниках, такая фреоновая циркуляция будет. Это будет способствовать теплообмену. Так, наверное, и происходило.
Я повторяю, потом было много разговоров о свинцовых, этих самых, отравлениях. Но вот сейчас мне готовят точную справку анализов всех почв: и в 30-ти километровой зоне, и дальше от неё. Всё, что пока мне дали - никаких отличий от Москвы там или Минска или чего-то ещё. Свинец есть везде, но тот которых из выхлопных газов автомобилей выходит у нас (понимаете?). Превышений нету. И в людях медики ни разу ни у одного человека, непосредственно работающего там, никаких следов свинца не обнаружили. Это разговоры досужие. Хотя они такие распространенные очень сильно были.
Доломит бросали мы туда - это магний-ЦО-три, такое вещество. Оно разлагалось то же. Температуру на себя забирало и разлагалось на магний-О и ЦО-2. ЦО-2, значит, доступ кислорода уменьшал, как при пожаротушении (понимаете?). А магний-О, из всех керамик - это самая, такая, теплопроводящая керамика, то же тепло проводила.
Ну и, наконец, песок - он играл роль железа только без окисления. Если температура высокая, то он плавился и забирал энергию на себя. Песок играл роль двойную: с одной стороны он плавился, и мы плав его нашли. А на плавление уходила энергии реактора. Он отнимал энергию от реактора, что бы там уран не расплавился.