Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы

Галан Ярослав Александрович

— Я думаю, что вы сами усложняете дело...

Редактор вытащил из машинки лист и разорвал его на мелкие части.

— А кто даст мне гарантию, что вместо нее не придет худ­шая? Эта хоть старательно выполняет свои обязанности...

...Мы попрощались.

В нескольких километрах от города в моторе что-то подо­зрительно зашуршало. Шофер остановил машину. Возле нас пла­кучая верба роняла обильные слезы. Я взглянул вверх: на ее ветвях, покрытых едва заметным в этой проклятой мгле кружевом зелени, я впервые в этом году увидел весну.

И меня с невиданной

силой потянуло домой, на Родину.

1946

ГЕРИНГ

Герман Геринг на первый взгляд — не Геринг, а баба, толстая, пятидесятилетняя баба-торговка.

И эта баба, баба с подстриженными волосами, сидит перед вами; ноги ее укутаны в одеяло, а держится она так, словно и впрямь на базаре. От ее внимания не ускользает ни одно слово. Во время перерыва она развешивает уши то влево, то вправо, злыми, заплывшими салом глазами водит по всему залу и с любопытст­вом пристально присматривается к каждому новому лицу. Когда в руках защитника появляется газета, баба вытягивает шею из складок красного платка и бегает глазами по сторонам, ища сво­ей фамилии. А когда фамилия находится, улыбка удовлетворен­ного честолюбия растягивает ее тонкие губы до ушей.

Так непринужденно продолжает Геринг вести себя и во вре­мя заседания суда. Он живо, чересчур живо реагирует на все, о чем говорят вокруг: водит головой то сверху вниз, то слева направо. Улыбается — если в сторону трибунала, то льстиво, если в сторону обвинителей, то с провоцирующим сарказмом.

Особенно недоброжелательно относится Геринг к свидетелям обвинения. Сначала смотрит на такого свидетеля взглядом раз­жиревшей гадюки, словно желая его загипнотизировать, а когда это не помогает, торговка начинает жевать проклятья, сжимает руки в кулаки и кладет их перед собой, как две ручные гранаты.

Чрезвычайно раздражают бабу-Геринга свидетели обвинения из прежних ее подчиненных. Тут уж темперамент этой ведьмы не знает удержу. Когда палач Украины и Польши, генерал СС Бах-Целевский сказал и о Геринге несколько слов правды, тот не выдержал и зашипел по адресу генерала: «Шелудивый пес...»

...Но вот баба вынырнула из шалей и платков и взгромоз­дилась на свое место за пультом для свидетелей.

Уже первое впечатление от ее слов подтверждает общепри­нятое мнение о ней: эта баба честолюбива до крайности, до безумия.

Так и слышишь все время: «Моя авиация», «моя промышлен­ность», «моя политика». «Такой риск, как гнев Гитлера, мог только я взять на себя». «Только я, как пламенный патриот...»

Когда свидетель защиты Мильх, желая спасти Геринга, говорит об его отсутствии на одном из совещаний, тот с возмуще­нием восклицает:

— Не может быть, чтобы таких-то господ фюрер пригласил, а меня нет...

Пьяный от самовлюбленности Геринг порой сам лезет на рожон. Вот его слова на одном из заседаний: слова, тщательно застенографированные и старательно записанные на пленку, как и все сказанное на процессе:

— Я приказал работать над самолетами, которые могли бы достигать США и возвращаться на свои базы... Я приказал также

работать над улучшением типа снарядов «Фау- I » против Англии и очень сожалею, что у меня таких «Фау» было так мало...

Геринг не лишен также и чувства юмора:

— По примеру США, мы с фюрером порешили объединить власть премьера и власть президента...

На вопрос обвинителя, остается ли он сторонником теории «народа господ», Геринг с усмешкой отвечает:

— Нет, я ее никогда не признавал. Если кто-нибудь и в самом деле является господином, то ему никогда не следует это под­черкивать...

В своих показаниях Геринг очень охотно рассказывает о черных делах Гитлера. Когда речь идет о самых тяжких преступ­лениях, он, как правило, перекладывает ответственность за них на Гитлера (или Гиммлера). При этом Геринг дискредитирует своего фюрера утонченно, по-своему, словно мимоходом, неча­янно истины ради.

Геринг — правда, скупыми красками — рисует портрет Адольфа Гитлера: кровавого комедианта-параноика и обык­новенного мазурика с шарлатанским амплуа. Он со злопыха­тельским скрежетом в зубах рассказывает о том, как нахально «фюрер Великогермании» крал украденные им, Герингом, кар­тины. Он, чуть ли не причмокивая от удовольствия, рассказы­вает нам истории,— срывает один за другим лавровые листики, которыми так добросердечно венчали голову Гитлера Геббельс и геббельсята.

В 1943 году, в день разгрома немцев на Кавказе, Гитлер укорял Йодля в том, что тот повел войска через Эльбрус. Йодль вспылил:

— Мой фюрер! Ведь вы сами приказали мне это сделать...

Услыхав об этом, Гитлер отвернулся и вышел, не простившись

со своим фельдмаршалом. «Он даже имел намерение сместить Йодля, а на его место поставить окруженного тогда в Сталин­граде фон Паулюса, фон Паулюса,— добавил Геринг, смакуя,— к которому Гитлер имел особенно большое доверие...»

Говоря об украинских (и не только украинских) национа­листических телохранителях нацизма, Геринг с подчеркнутым презрением кривит губы:

— Я их глубоко презираю, но ведь во время войны берут то, что есть под рукой.

И Геринг действительно брал все, что у него было «под ру­кой». А «под рукой» у него было в то время немало всякой вся­чины, не только квислингов и квислинжат. Одних лишь худо­жественных ценностей он «собрал» у себя на сумму пятьдесят миллионов марок золотом. Набрал он со всех концов Европы, не забыл и об эскизах Альбрехта Дюрера из львовских музеев.

Герман Геринг начал свои показания с краткой, удивительно краткой автобиографии. Он не без гордости информировал своих судей о том, что его отец был в свое время губернатором немецких колоний в Восточной Африке. К сожалению, он не добавил при этом, что его высокочтимый папаша поголовно уничтожил много­тысячное туземное племя гереро. Причина — пассивное сопро­тивление колонизаторам. Методы его убийства были, наверное, источником вдохновения для Германа в его будущих делах. Все племя, вместе с грудными детьми, было изгнано Герингом-отцом из своих жилищ в пустыню, где за несколько недель погибло от жажды и голода.