Об пол
Шрифт:
А вот курить в ванной – плохая идея. После того, как один раз так сделал, он испробовал около двенадцати различных способов выгнать вонь из щелей между кафелем, но ни один так и не помог. Пришлось потом громко чихать и хмуриться следующие три дня, ибо мокнул Маус каждый вечер, а если пропускал процедуры – жутко нервничал.
Всё, вода!
Музыку сделал ещё немного громче. И сразу, целиком, – под воду. Под задумчивое пускание пузырей ноздрями созрел вопрос – правильно ли прошёл день?
Вынырнул, расплёскивая брызги, сверкавшие в свете старой, неэкологичной
День был такой, каких уже давно не случалось, пожалуй, со многими людьми в этом доме.
А может, и нет.
Ему вдруг стало чудовищно интересно. Прямо так, со стаканом в одной руке и лимоном в другой, слушать внимательно и через стену пытаться разобраться, как прошёл день у всех его соседей. У пушистой Лины, например.
Не вышло. Он услышал только новости по телеку, который постоянно вопит в соседней квартире. Новости скучные: о войне, законах и моделях со вторым и третьим размером.
У Мауса из ниоткуда вылезло ощущение, что он уже сотни раз всё это слышал. Он залил его ещё одним стаканом виски и принялся аккуратно стучать по полу костылём в ритм 'White Rabbit', чтобы отвлечься от телевизора.
Но вот что занятно – даже когда он стучал до кровати, размахивая полотенцем в свободной руке, идея узнать, как там дела у соседей, не перестала быть менее интересной.
Зарывшись в плед, он перевернулся на бок, разглядывая процесс вызова и включив громкую связь.
Гудки, в отличие от звука проигрывателя, не заполняли комнату. Не имели под собой какой-то физической основы. Телефонные гудки – это скорее сигналы внутри головы самого Мауса. Резкие и противные, шаркающие напильником прямо по шейным позвонкам. И ещё напильник такой холодный, из школьного кабинета труда зимним утром.
– Вот! Точно! Телефонные гудки – это тот шум, который издаёт дебил-одноклассник холодным напильником! Он начинает что-то обтачивать прямо рядом с твоим правым ухом, а учитель в это время объясняет, что вообще надо делать, – начал говорить вслух Маус, пока ждал ответа.
– Так. Неплохо. А кто это? – отозвались в трубке.
– Человек, который всё испортит. И ещё я покупал кефир. И стеснялся взять вино, помните?
– Абсолютно справедливо стеснялись. Вино отвратительное. И насчёт того, что ты всё испортишь, – у меня ещё ни один разговор не начинался так интересно.
– То есть я испортил свой план всё испортить?
– Да. Ты великолепен.
– Убеди меня.
За неделю до начала подъёма
К Маусу прибыл, как обычно разливаясь каскадом шуток по всей прихожей, Терапевт.
Он грохотал, рассказывая последние новости и описывая своё настроение, вынимая подарки и вешая джинсовую куртку на крючок в прихожей. Его красные руки будто бы набирали скорость перед тем, как поднять в воздух огромную тушу. При этом он казался парадоксально слабым посреди неразобранных куч зимней одежды и лыжных ботинок.
Может, он сбрасывал какой-то защитный слой в квартире Мауса или просто носил одежду на три размера больше.
– Мы похожи на стрёмную гей-пару! – хохотал он.
– Нет.
–
Теперь бритый налысо Терапевт остался в клетчатой рубашке и джинсах, которые были заляпаны сзади точками асфальтовой грязи. Он наматывал узкие овалы по клетчатому (опять-таки) полу недавно отмытой кухни.
– Тебе нравится виски? – спросил Маус.
– Никогда раньше не пил «Чивас Ригал».
– Хантер Томпсон делал так: он заказывал огромную гору рубленого льда и заливал её этим самым вискарём, а потом ел длинной вилкой [1] с кучей лимонного сока. Это называлось «Чикагский Вулкан», что-то в таком духе… Короче, живая легенда, а не бутылка.
– Я понял, – продолжал Терапевт, перебрасывая из ладони в ладонь дешёвые солнечные очки с круглыми зелёными стёклами, – из-за чего возникло ощущение, что я так долго тебя знаю. Просто у меня всё получилось.
1
Вилкой такое, скорее всего, есть крайне неудобно. Чтобы узнать, каким именно столовым прибором пользовался Хантер Томпсон, посмотрите кинокомедию «Там, где бродит бизон», основанную на его автобиографических романах. – Авт.
– А сегодня мы будем работать?
– Мы никогда не работали, Маус.
– Да, помню. Мы думали и…
– И говорили.
Терапевт наконец опустился на стул.
– Ты мне друг. Хотя не исключено, что это стокгольмский синдром, – сказал Терапевт.
– В каком плане?
– В том, что я, без тени самолюбования, тебя спас. И отдал тебе часть своего больного сердца.
Маус в ответ промолчал, убирая бутылку «Чиваса» в шкаф. Время придёт, а сейчас Терапевту нужны чай и отсутствие разговоров о чём-либо вредном.
– Курить хочется, – проговорил Терапевт.
– А нельзя?
– Ну вот так. Пришла хуйня, откуда не ждали.
– Всякое в жизни бывает. Я знаю, о чём говорю, – ответил Маус.
– Да. Ты в этом точно лучше разбираешься.
– Ты будешь чёрный или зелёный? – Маус потом долго будет спрашивать себя, зачем он сменил тему. И не поймёт.
– Чёрный и без сахара. И завари нормально.
Терапевт откинулся на стуле и спросил:
– Сколько тебе лет?
– Ты уже спрашивал. На первом сеансе, когда я ещё через весь город пёрся в тот дебильный кабинет. С пальмой.
– Я её выбросил.
– Уважаемо, – хмыкнул Маус.
– Ну, так сколько?
– У меня нет возраста. Где-то между двадцатью годами и тысячей световых лет.
– А что ты ответил в первый раз? – задал вопрос Терапевт.
– Что я не знаю.
– Но ты и сейчас не знаешь. Ответь мне, что изменилось?
– Сейчас я не боюсь.
Маус нажал кнопку на чайнике и повернулся, не пытаясь спрятаться от ветра из окон глаз Терапевта.
– Да. Мне добавить к этому нечего. Ты перестал бояться себя, своего возраста и своего обрубка. Себя. Понимаешь?