Обагренная Русь

Зорин Эдуард Павлович

— Оттого и поступаешь не по-божески? Ты же Рюрику крест целовал!

— Рюрик мне тоже целовал крест. Обещал за добро, мною ему содеянное, поделить уделы по справедливости. Сам же первым нарушил роту, так кто из нас больше виноват?

Трудно было говорить Матфею с князем — еще не остыл он, еще клокотала в нем обида.

Так думал митрополит, ибо не знал всего, да и знать не мог. Рассуждал он просто: пройдет время, опомнится Роман, вернет все на свои места. Не раз так бывало.

Но, слушая

Матфея, глядя на его благостное, в мелких морщинках смуглое лицо, посмеивался про себя галицкий князь: «Эко миротворец какой, вразумляет, будто и впрямь послушаюсь я его советов. Не для того вынашивал я свою думу, чтобы отречься от нее».

Утвердить свою власть на Горе, усыпить потревоженных киян — вот для чего нужен был ему Матфей, а то стал бы он пред старикашкой-ромеем гнуть колени!..

И потому упрям был князь, не смущаясь, митрополиту лгал:

— Меня взять в железа хотел Рюрик, и, ежели не упредили бы накануне рокового дня, не он — я бы сейчас сидел в порубе. Так что оставалось мне: смириться и ждать, когда войдут ко мне его дружинники и станут вязать?..

— Сие в потемках скрыто и никому не ведомо, — растерянно пробормотал Матфей.

— Зря думаешь так, — криво усмехнулся Роман. — Ежели мои людишки тебе не свидетели, так послушай Рюрикова боярина Чурыню.

Поколебал князь митрополита, усомнился в своей правоте Матфей.

Служки ввели растерянного боярина. Глаза у Чурыни бегали, как у затравленного зайца.

Матфей насупился, спросил строго:

— Верно ли сие, что замыслил крамолу Рюрик и велел взять Романа?

Чурыня молчал.

— Так верно ли сие? — еще строже повторил митрополит.

— Не юли, боярин, всю правду сказывай, — сквозь зубы проговорил Роман. — За правду на небесах воздастся. Ну?

Чурыня зябко передернул плечами, поднял на митрополита прямой взгляд.

— Так и было, отче. Вот те крест святой.

И он с отчаянием размашисто перекрестился.

— Иди, — повелел Матфей и в глубоком раздумье опустился в кресло.

— Так кто же прав, святой отче, в сей кровной распре? — помолчав, живо спросил Роман.

Митрополит не двигался, сидел, опершись руками о посох, неторопливо размышлял. Знал, хорошо знал он галицкого князя, коварством его смущался, но боле того смущало его другое. Пожизненно посажен он был патриархом в Киев, чтобы блюсти православную веру. Блюсти... Крепить и зорко охранять от чуждых посягательств. А что видел он в лице Романа? Стоял Роман не просто на порубежье Русской земли — пред ним на закат до самого океана простирались земли, подвластные латинской вере. И не раз уж присылал к нему папа нунциев своих и легатов, уговаривая отречься от православия.

Покуда не поддавался Роман на льстивые уговоры, а что скажет завтра, какое решение подскажет ему

извечное непостоянство и непомерное честолюбие?..

И коль скоро из двух бед пришла пора выбирать одну, то уж лучше Рюрик, хоть и не любимый киянами, по богобоязненный и покорный митрополиту князь.

Так рассудил Матфей, и приговор его был неожидан для Романа:

— Не будет тебе моего благословения, Роман. Ступай и сам говори с киянами — они дети твои, тебе о них и радеть.

Ушел, к руке митрополита не приложился Роман. Вернулся в терем, сидел ввечеру, не зажигая свеч.

Неслышной тенью в дверь проскользнул Авксентий. Долговязый и тощий, как волк по весне, остановился перед князем. «Ишь, хичник, — подумал Роман, — даром что зубами не щелкает...»

— Не запалить ли огонь, княже? — спросил печатник.

Князь не ответил, и Авксентий, двигаясь все так же бесшумно, высек кресалом искры, зажег от тлеющего трута бересту и обошел все места, где стояли свечи. В сенях стало светло, печатник, улыбаясь, приблизился к Роману.

— Вижу, не сладилась беседа с митрополитом, — сказал он.

Оставаясь по-прежнему недвижим, Роман кивнул.

— Как все ромеи, скрытен и зело опасен Матфей, — продолжал Авксентий задумчивым голосом. — Но сделанного не вернешь. Не сегодня, так завтра смягчится митрополит. С сильным князем ссориться ему не впрок.

— Что присоветуешь, Авксентий? — выговорил наконец Роман.

— То же, что и в Триполе советовал: ссылай, не мешкая, Рюрика в монастырь. Ну сам посуди, каков из него князь в монашеской-то рясе!.. И киянам вражды своей не проявляй. Потерпи — не век же им прятаться в избах.

— А мне каково на Горе сидеть без митрополитова благословения?

— Смутили его кияне. А как примут тебя со всею честью — куды деться ему?

— Верно говоришь, Авксентий, — взбодрился Роман, встал, прошелся из угла в угол. — Кликнуть надо сотских из ремесленных посадов, купцов тож. С ними говорить буду.

— Ловко придумал, княже, — обрадовался печатник. — А от них и дале пойдет, — глядишь, все и образуется. С утра повелишь звать людишек?

— Сам с дружиной объедешь. И чтобы без баловства!

— Куды уж баловать! — воскликнул Авксентий. — Добром их нынче, добром...

— На посулы не скупись.

— Не поскуплюсь, княже...

— Свои, чай. Иные и отца моего помнят.

— Как же не помнить Мстислава, княже! Боголюбивый и добрый был — о том и в летописях прописано, — подольстил печатник. Падок на лесть был Роман, но Авксентия одернул: |

— Не все, что в летописании, правда. Как вступили мы в Галич, почитал я, что про меня в хронографе Владимирском писано, и велел книги те сжечь. Не поскупился монах, много грязи вылил на мою голову.