Обагренная Русь
Шрифт:
— Не его ли четвертовал ты, как вершил суд да расправу? — плотоядно ухмыляясь, спросил Авксентий.
— Почто четвертовать? — вскинул на него глаза князь. — Сидит, где и прежде, переписывает хронограф заново. Нынче Рюрику от его писаний икается.
Потирая ладони, Авксентий захихикал. Нахмурившись, Роман серьезно сказал:
— На что я с врагами моими непримирим, да ты покровожаднее будешь.
Веселая улыбка на лице печатника вдруг стала растерянной и беспомощной.
— Хулишь меня, княже.
— Не хулю, а воздаю должное. Мил ты моему сердцу
А в палатах у митрополита в тот же час другая текла беседа. Перед Матфеем стоял служка и внимательно запоминал все, что говорилось ему с глазу на глаз.
Наставлял его митрополит:
— Незаметен ты, прошмыгнешь во Владимир, как мышка. Всеволоду передашь мое благословение и такие слова: пленил, мол, Роман Рюрика с женою, задумал в монастырь их упрятать вместе с дочерью. Не отпускает от себя и сына его Ростислава в Белгород, и твою Верхославу унижает, творит суд и расправу в Киеве, как в своей вотчине. Кияне не хотят его к себе на стол, и я не дал благословения. Помысли-де, княже, как быть... Все ли запомнил?
— Все, — сказал служка и, встав на колени, приложился к Матфеевой руке. Митрополит благословил его.
— Романовых людишек берегись пуще всего, — предупредил он на прощание. — Не открывайся никому.
Уже не впервой выполнял служка поручения митрополита, оттого и выбрал его Матфей.
Ночь была темной и душной. В вышине тускло горели звезды. У Подольских ворот, перегнувшись с седла, всадник предъявил митрополитову печать. Старый вой, подняв над головой факел, внимательно рассмотрел ее, кивнул стоявшим за его спиной хмурым пешцам — служку беспрепятственно выпустили из города. Конь дробно простучал копытами по настилу подъемного моста и скоро скрылся под горой.
3
Кто в Киеве князь?..
На заутрене в Богородичной церкви блаженный, обнажая обмотанное цепью истощенное тело, кричал:
— Кто в Киеве князь? Господь покарал вас, нечестивцы, и оставил град ваш на сиротство и растерзание бешеным псам. Застило вам глаза, и в темноте вашей молитесь вы не господу, но сатане.
Сквозь толпу к человечку протиснулись незнакомые люди, схватили его за руки, потащили к выходу.
— Глядите, кияне, и запоминайте, — кричал блаженный. — Сие только начало, сие слуги сатаны. Когда же явится средь вас он сам, все будете гореть в геене огненной, и никто не придет, дабы помочь вам выйти на светлую дорогу истины!
То, что случилось в Михайловской церкви Выдубецкого монастыря, было еще пострашнее. Там, правя повечерие, монахи собрались вместе во главе с игуменом и предали анафеме Романа, и детей его, и весь его род. Впоследствии узнал галицкий князь, не без помощи Авксентия, что зачинщиком безобразий был некто, явившийся от митрополита и сгинувший в безвестности. Как ни искали его, а найти так и не смогли.
Однако Роман не очень убивался, узнав об этих событиях: так или иначе, а кияне сдавались. Беседа его со старостами и сотскими не прошла втуне. Ясное дело, пришлось пригрозить упрямцам — князь горячился и обещал кинуть их в поруб. То, что Роман не бросает слов на ветер, знали
Днепре, веселым перезвоном заговорили на звонницах колокола...
Смеялись над своими страхами кияне, доверчивые, как дети: иль затмение на них нашло? Чего испугались-то? Своего князя? А то, что пригрозил он, так это его право — на то он и Роман. Иному и малый грех не простится, ему же все нипочем. Слава богу, что хватило у него терпения, — значит, и впрямь любит он своих киян.
И уже кричали юркие людишки на торгу:
— Слава тебе, Романе!
— Слава! Слава! — катилось по городу из конца в конец. Мужики надрывали горло, бабы, когда проезжал он мимо, поднимали на руках младенцев.
Отныне Роману нечего было опасаться. Тогда он призвал к себе Авксентия и повелел собрать передних мужей. В сени при гробовом молчании ввели также Рюрика с семьей, Славном и еще несколькими его наиболее ретивыми боярами.
Романовы думцы сидели, Рюрик со своими стоял перед князем. |
— Вот что, бояре, — сказал Роман, — все, что в Триполе было, вам ведомо, и обещание мое запомнили все. Не потому, что жажду я киевского стола, наказую Рюрика, а за подлый обман его и вероломство. Как поступим с киевским князем: покараем его смертию или, преисполнясь великодушия, пострижем в монахи?
Опустив глаза, молчали думцы — молвить первым каждому было страшно.
Роман усмехнулся и взглянул на Авксентия.
— Гнев твой праведен, — распевчиво сказал печатник. — Но прошу тебя смилостивиться, хотя и достоин Рюрик сурового наказания. Постриги его, княже.
Слово было сказано — бояре зашевелились, хватаясь за него, как утопающий за соломинку (им и невдомек было, что сговорились Роман с Авксентием):
— В монастырь его!..
— И жену его постричь, Анну...
— И дочь.
— И сыновей!..
Последнее выкрикнул Чурыня, уже сидевший среди галицких думцев.
Роман посмотрел на него долгим взглядом — Чурыня съежился и часто-часто заперхал.
— Не, Ростислав с Владимиром за отца своего не в ответе, — нашелся кто-то.
— Яблоко-то от яблони... — возразил другой.
Авксентий тревожно вскинулся, отыскал глазами говорившего — был это дородный боярин с раскидистой бородой, Рагуйло из волынских; поняв печатника, тот враз замолчал.
Вдруг заговорил Рюрик:
— Смешно слушать мне тебя, Романе. Погляди, кто судит великого киевского князя — слуги его и твои рабы. Да видано ли такое? Нарушил ты родовой обычаи, не говоря уж о подлой лжи, коей сам ты выдумщик и первый потатчик...
Услышав своего князя, поникший было Славн придвинулся к Рюрику. Ростислав положил ладонь на рукоять меча. Верхослава гордо вскинула голову.
Передние мужи повскакали с лавок, загалдели вразнобой. Чурыня закричал громче всех (Рюрик, оставшийся на воле, был ему опаснее злого половца).