Обделенные душой
Шрифт:
— Не просто парня, а жениха, — поправляет Лев. — Они знали друг друга всю жизнь. Так что, будь добр, потактичнее.
Коннор вскидывает ладони, словно сдаваясь:
— Ладно, ладно. Извиняюсь!
— Если хочешь завоевать её расположение, постирай рубашку и оставь здесь, когда будем уходить.
— У меня есть дела поважнее, чем завоёвывать её расположение.
Лев пожимает плечами:
— Ну тогда не видать тебе скидки на её гитары.
Улёгшись в постель, Лев закрывает глаза. Уже поздно, но он не в силах заснуть. Юноша слышит, как возится на
Хотя Коннор лежит на своём матрасе недвижно, похоже, что у него тоже проблемы со сном.
— Сегодня за ужином я произнёс это слово впервые за два года, — признаётся он.
Лев не сразу соображает, о чём речь. Эпизод за столом был для него гораздо менее травмирующим, чем для друга. Коннор не хочет даже повторить слово, начинающееся на «м».
— Уверен, Элина понимает.
Коннор поворачивается на бок, и смотрит на Лева снизу вверх в полумраке комнаты.
— И почему мне легче управиться со снайперским выстрелом, чем с тем, что я ляпнул за столом?
— Потому, что ты хорош во время кризиса и полный отстой в нормальной обстановке.
Коннор невольно хохочет:
— «Хорош при кризисе, отстой, когда всё нормально». Слушай, это же прямо про всю мою жизнь! — Он на секунду замолкает, но Лев уверен — сейчас он задаст Вопрос, и Лев даже догадывается, какой.
— Лев, ты когда-нибудь...
— Нет, — обрывает его Лев. — И тебе тоже не стоит. Во всяком случае, не сейчас.
— Да ты даже не знаешь, о чём я хотел спросить!
— О родителях. Так ведь?
Слегка ошарашенный Коннор не сразу находит, что сказать.
— Как ты был зануда, когда был десятиной, — говорит он, опомнившись, — так и остался. Зануда.
Лев посмеивается и отбрасывает волосы назад. Привычка. Каждый раз, когда кто-нибудь напоминает ему о его десятинном прошлом, он находит утешение в своих длинных светлых кудрях.
— Теперь-то мои предки точно знают, что я жив, — продолжает Коннор. — И брат тоже.
Это привлекает внимание Лева.
— Я и не знал, что у тебя есть брат.
— Угу, Лукас зовут. Он получал похвальные грамоты, а я выговоры. Мы вечно дрались. Ну да ты наверняка всё про это знаешь. У тебя же целый вагон братьев и сестёр.
Лев мотает головой.
— Больше нет. Насколько я знаю, сейчас моя семья состоит только из одного человека.
— А мне кажется, что Уна считает иначе, «маленький братец».
Лев должен признать — это приятно, но всё же недостаточно. Он решается рассказать Коннору о том, о чём не говорил никому, даже Мираколине во времена их отчаянных странствий.
— Когда хлопатели взорвали дом моего брата, отец, которого я до того не видел больше года, отрёкся от меня.
— Вот это жесть... — тянет Коннор. — Мне жаль, друг.
— Да уж. Он, можно сказать, пожалел, что я не взорвал себя там, в «Весёлом Дровосеке».
Коннор не находит, что на это ответить. Да разве такое вообще возможно?! Ладно, его собственные
— Знаешь, как мне было больно? — продолжает Лев. — Но я это пережил и сменил имя с Калдера на Гаррити — так звали пастора Дэна, который погиб при взрыве в доме брата. Я тоже отрёкся от своей семьи. И если когда-нибудь боль возвратится, я найду способ справиться с ней; но нарочно ковыряться в ране не буду.
Коннор перекатывается на другой бок.
— Ага, — зевает он. — Я тоже. Так действительно лучше.
Лев ждёт, и, как только дыхание Коннора становится глубоким и ровным, уходит из спальни. В гостиной в мягком кресле сидит Уна с чашкой горячего чая — судя по аромату, это один из лечебных отваров Элины. Девушка погружена в размышления, такие же сложные, как и её напиток.
— Что пьёшь? — интересуется Лев.
Уна вздрагивает при звуке его голоса.
— Ох... Элина называет это t'ece’ni hinent'e'eni —«Ночное восстановление». Успокаивает душу и тело. Думаю, основные составляющие — ромашка и женьшень.
— Мне не осталось?
Она наливает ему чашку, и Лев ждёт, наблюдая, как листья разбухают, всплывают и опускаются вместе с остывающей водой. Уна сидит напротив; молчание не тяготит её. Единственный звук, нарушающий тишину — мягкое похрапывание Грейс, спящей на диване у дальней стены. Обычно Леву молчание тоже не причиняет неудобств, однако сейчас между ним и Уной витает нечто, требующее выяснения.
— Кажется, Пивани догадался, что это ты выстрелила? — полувопросительно говорит он.
Уна остаётся совершенно невозмутима при этих словах Лева, лишь продолжает медленно потягивать чай.
— Я оскорблена твоим обвинением, маленький братец, — молвит она наконец.
— Я всегда уважал тебя, Уна. Уважай же и ты себя — не лги.
Она смотрит на него долгим взглядом. С десяток разных эмоций успевает смениться в её глазах, прежде чем она ставит чашку на стол и произносит:
— Пивани знает. Я уверена. С чего бы ещё ему приводить вас сюда и брать с меня обещание охранять вас? — Она переводит взгляд на стоящую рядом винтовку. — И я буду охранять. Даже если придётся защищать вас от себя самой.
— Почему? — спрашивает Лев. — Почему ты выстрелила?
— Почему? — передразнивает Уна, постепенно заводясь. — Почему, почему, почему! Вечно один и тот же вопрос! Я тоже всё время спрашиваю «Почему?», а в ответ слышу только шелест листьев и чириканье птиц, вьющих гнёзда.
Лев не произносит ни звука. В глазах Уны слёзы, но она не позволяет им пролиться.
— Я сделала это, потому что где бы ты, Лев, ни появился, начинают твориться страшные дела. В первый раз следом за тобой пришли орган-пираты и забрали Уила. А теперь ты привёл сюда самого знаменитого из всех беглых расплётов. Я хотела, чтобы тот выстрел заставил Таши’ни взяться за ум и прогнать вас куда подальше. Но мой поступок обратился против меня.