Объект «Кузьминки»

Жуков Максим

У вступившего со мной в обсуждение демографических проблем таксиста очень смешное погонялово. Все зовут его Газенваген. Почему? А кто ж его знает. Слово, насколько я знаю, немецкое. Однако, на немца он, чисто внешне, не похож.

Машина у него хоть и старая, но содержит он ее образцово: выхлопная труба не коптит, двигатель не кашляет, масло на асфальт не протекает. Может поэтому. Немцы, я думаю, тоже во время войны свои газенвагены в полном порядке содержали (они в этом смысле молодцы – нация педантов). Насчет антисемитских высказываний – тоже он не очень… разве что на бытовом уровне. Может, конечно,

воробья, что ему на капот нагадит, жидом пархатым обозвать… или частушку: “если в кране нет воды, значит, выпили жиды” по-пьяни проорать на всю улицу… так это с кем не бывает… а в остальном – милейший человек. Вполне порядочный. Я бы даже сказал, чрезвычайно сдержанный и политкорректный…

Сухопарая воспитательница, перед тем как перевести детей через дорогу, тщательно пересчитывает их по головам; отдает тихим, но внушительным голосом пару распоряжений и, важно шествуя впереди колонны, уводит свой разномастный многонациональный выводок знакомиться с русским драматическим искусством.

Погода стоит солнечная, но прохладная. Легкий свежий ветерок гоняет по асфальту брошенные окурки, колышет на газонах редкую траву, пересыпает с места на место мелкий придорожный песок.

На душе у меня царят мир и покой. Настроение самое что ни на есть светлое и радостное.

Когда бросаешь пить, начинает казаться, что и без того не очень богатый прейскурант предлагаемых тебе жизнью удовольствий уменьшается на глазах и неумолимо сокращается до удручающе малых размеров и отвратительно небольших величин. Из числа занятий, относящихся к проявлениям высшей нервной деятельности человека, тебе остаются только искусство и секс. (Правда, я не уверен, что секс можно отнести к проявлениям высшей нервной деятельности.) Это – ужасно, ничтожно, душераздирающе мало.

В сущности, количество человеческих страстей и пристрастий, непосредственно связанных с получением истинного телесного или… – чуть не написал “духовного”! – скажем так, ЧУВСТВЕННОГО наслаждения относительно невелико. И до крайности однообразно. Еда, сон, редкие и непродолжительные по времени (помните, сколько в среднем длится половой акт?) сексуальные шалости – вот, если вдуматься, и все. Если не учитывать, конечно, таких сомнительных, на мой взгляд, и приносящих глубокое удовлетворение только определенному кругу специфически организованных людей, занятий как спорт и созидательный физический труд. Но об этих видах человеческой деятельности я здесь распространяться не намерен – слишком далеки они от нормальных чаяний и представлений о здоровом образе жизни простого сотрудника частного охранного предприятия. К тому же, я еще с детства был твердо убежден, что у человека могут быть только два пути самосовершенствования: либо духовный (все-таки пришлось применить это слово), либо физический. Иными словами – или развитый мозг, или накачанные мышцы. Третьего не дано. Совместить и то и другое, как подсказывает мне жизненный опыт, в условиях современной социокультурной ситуации не представляется возможным. Разве что на любительском, откровенно дилетантском уровне: пробежки в парке по утрам и разгадывание кроссвордов в общественном транспорте. Но это точно не для меня.

Впрочем, я несколько отвлекся.

На границе нашего поста – в самом дальнем углу автостоянки – особо не задумываясь о проблемах духовного совершенствования и чувственной самореализации,

открыв боковую дверцу своей “Волги” и откинувшись боком на водительское кресло, вальяжно расселся Газенваген. Сегодня он как-то особенно замкнут, сдержан, неразговорчив и сердит.

К нему на стоянку полчаса назад приходила его гражданская жена (или, попросту говоря, сожительница) – рано “раскоровевшая” и обабившаяся двадцатидвухлетняя особа (насколько я знаю – из местных, имеющая малогабаритную двушку на Зеленодольской улице, в которой, не будучи москвичом, Газенваген и проживал).

Они долго ругались. Она, как говорят в молодежной среде, “предъявляла”. Он энергично отнекивался и возражал.

Я не слушал – благоразумно отошел подальше.

В течение двадцати с лишним минут со стоянки до меня доносились разрозненные истерические выкрики, однотипная матерная брань, громкие всхлипы и долгие бабские причитания.

Потом, после сложных и мучительных объяснений, они, по всей видимости, пришли к какому-то единому, но с трудом удовлетворившему их обоих соглашению.

Газенваген проводил ее через улицу, вернулся и тут же принялся, нервно прикуривая сигарету от сигареты, почти безостановочно, угрюмо и сосредоточенно дымить. К нему молча подошел Роскошный, прикурил от его бычка и, сочувственно похлопав его по плечу, так же молча пошел к метро окучивать одну смазливую молдаванку, появившуюся на нашем объекте совсем недавно и потому вызывающую к себе повышенный сексуальный интерес у всех сотрудников нашего охранного предприятия – во всех сменах и на всех постах.

Расспрашивать Газенвагена о его семейных проблемах я не тороплюсь. Надо будет – сам все расскажет: обычно после краткой и непродолжительной паузы так всегда и бывает у простых русских людей, не посещающих психоаналитиков и не занимающихся по новомодным американским методикам групповой психотерапией.

Я поправляю болтающуюся на поясе резиновую дубинку, постоянно съезжающую мне на задницу, и облокачиваюсь на пыльный, со следами недавней грунтовки темно-коричневый автомобильный капот.

Газенваген, полуотвернувшись, с досадой бросает в мою сторону:

– Третий год с ней живу – никогда такого еще не было. Как с цепи сорвалась…

Я киваю и делаю безразличное лицо, стараясь по какой-то необъяснимой причине – может быть, желая просто покрасоваться, может, действительно испытывая полное равнодушие к чужим проблемам и делам, – продемонстрировать ему, что, мол, все, что он здесь намерен рассказать, меня совершенно не касается – как то самое, широкоизвестное “чужое горе”, с которым в нашем понимании крепко-накрепко связно простое народное выражение “не скребет” (или, как сказал бы Геннадий Иванович Вернигора, избегающий ругаться матом при подчиненных: “не колышет” или “не роляет”).

Газен (так для краткости называют его все знакомые и близкие друзья), однако, не обратив на мое показное безразличие ни малейшего внимания, продолжает излагать:

– Хотя, конечно, причина у нее есть. Веская причина. Не отопрешься.

Я фальшиво, без всякого сочувствия, вздыхаю:

– А что такое?

– Да понимаешь, попал я тут недавно. По полной программе попал.

– В иномарку, что ли, въехал?

– Да нет. Конец свой не туда сунул.

Я сразу вспомнил, что Газен был большим любителем покрутиться на четвертом посту, где по ночам у автобусной остановки на обочине Волгоградского проспекта собирались уличные проститутки…