Обещания и Гранаты

Миллер Сав Р.

Вскрикиваю от удивления, когда его руки скользят по моей талии, мои глаза распахиваются, руки ищут что-нибудь, чем можно было бы поддержать верхнюю половину моего тела. Мои пальцы сжимают его плечи, наслаждаясь толстыми мышцами под его кожей, а затем я останавливаюсь, ощущая места уникально грубой, но мягкой плоти.

Такие же участки царапают мой живот, когда я прижимаюсь к нему, и мое сердце опускается низко в груди, сильно колотясь между нами.

Встречаясь с ним взглядом, пока мои пальцы продолжают свое исследование, я изо всех сил стараюсь не смотреть вниз, уверенная,

что все, что я там найду, очеловечит его. Что я не смогу сопротивляться сокрушению, и мое влечение вырвется на свободу и превратится во что-то реальное.

Что-то, что может причинить мне боль.

Печаль обжигает мне горло, когда я узнаю сморщенную кожу, насчитав восемь мест на его правом плече, затем пять на левом. Я скольжу ладонями внутрь, обхватывая основание его шеи, впитывая силу его глотка.

Его глаза ничего не выдают — ни уязвимости, ни осознания, ни стыда. Они тупо смотрят на меня, отражая отработанную двойственность, хотя по тому, как напрягаются сухожилия на его горле, я могу сказать, что ему все это не нравится.

— Я не бог, — наконец говорит он, прерывисто дыша. Его пальцы впиваются в мою задницу, удерживая меня в вертикальном положении, и я чувствую, как его член прижимается ко мне, ища входа, даже не направляя его. — Просто невезучая душа, которой каким-то образом удалось обмануть смерть более сотни раз.

Рискуя, я опускаю подбородок, скользя взглядом по его гладкой, пропитанной солнцем коже. По большей части она ровная и бронзовая, тон, по-видимому, естественный, учитывая его склонность к закрытому помещению.

Но более крупные области испорчены, украшены блестящими пятнами, которые мерцают в свете, отражающемся от воды. Некоторые меньше других, некоторые длинные и широкие, разбросанные в разных местах по всему его туловищу.

На его грудной клетке есть особенно длинная отметина, и я осторожно опускаю руку к отметине, поглаживая ее большим пальцем. Она грубая, кривая и немного менее розовая, чем другие, пузырится на поверхности его кожи.

Он резко втягивает воздух сквозь зубы, и я замираю, широко раскрыв глаза.

— О, черт, прости. Тебе было больно?

Поправляя свою хватку на моей заднице, Кэл тихо смеётся, поднимая меня выше на своей талии. Моя киска пульсирует там, где соприкасается наша кожа, от натиска мгновенных ощущений у меня кружится голова.

— Это не приятное чувство, — говорит он, его рот так близко к моему, что это отвлекает. — На самом деле не больно, но шрамы, как правило, намного более чувствительны, чем нормальная кожа. — Он сдвигается, опуская одну руку на щелку моей задницы, в то время как другая скользит под моим бедром, проникая туда. — Нервные окончания регенерируют, и подобные келоидные шрамы обычно являются самыми тяжелыми из-за избытка коллагена.

Медленно я провожу рукой по участку, наблюдая за его лицом в поисках признаков беспокойства.

— Что случилось?

Он ухмыляется.

— В который раз? Наемным убийцам не всегда все сходит с рук, ты же знаешь.

Я на мгновение задерживаю дыхание, пытаясь запечатлеть шероховатые края на своей ладони, примиряя их со стоической фигурой,

держащей меня.

— Вот с этим?

Что-то холодное проходит по его лицу, заставляя меня дрожать, и он начинает двигаться глубже в воду; я не уверена, сколько пройдет времени, прежде чем он потеряет равновесие, но мне кажется, что мы уже опасно близко.

Метафора, если таковая вообще существовала.

— Меня предали, — тихо говорит он, его правая рука поднимается, запутываясь в моих волосах. — И я поклялся никогда не подпускать никого достаточно близко к себе, чтобы снова причинит мне такую боль.

Это похоже на признание, хотя я не совсем уверена, в чем именно. Своего рода обещание, такое, которое шепчут на коже, говоря с твоей душой. Оно проникает в меня, неуверенно, словно касается поверхности, и я наклоняюсь, прикасаясь губами к его губам, когда говорю.

— Тебе не повезло, — шепчу я, боясь разрушить пузырь, который образовался вокруг нас, мое сердце бьется так быстро, что меня тошнит.

Сжимая пальцами мои волосы у корней, он выдыхает, прохладное мятное дыхание стекает по моему подбородку. — Прямо сейчас я определенно себя так не чувствую.

***

Невменяемость.

Должно быть, это то, что заставляет меня возвращаться в Пылающую Колесницу, как будто у меня и так было недостаточно проблем.

Но любопытство — это бешеная сука, когда дело касается меня, и я нахожусь на задании отыскать девушку с того дня и выяснить, кто она для Кэла.

Если это она его предала.

Вышибала снаружи окидывает меня беглым взглядом, когда я вылезаю с заднего сиденья машины Кэла, и складывает массивные руки на груди. Нижняя половина татуировки якоря выглядывает из-под рукава его рубашки, а его глаза самого кристально чистого голубого цвета, который я когда-либо видела.

Секунду я тупо стою там, теряясь в их прозрачности.

Он прочищает горло, машет ладонью перед моим лицом.

— Извини, несовершеннолетним вход воспрещен. Dunkin’ Donats — там.

Сбитая с толку, я оглядываюсь через плечо, чтобы посмотреть, не подошел ли кто-нибудь сзади меня. Мимо проходит женщина в цветастом платье макси, болтая по мобильному телефону о каком-то голливудском скандале, но в остальном на этой части тротуара больше никого нет.

Я снова оглядываюсь на вышибалу, убирая волосы с плеча.

— Эм, нет, я не ищу Dunkin’ Donats. Я надеялась, что смогу подождать внутри, в баре? Я… пытаюсь найти кое-кого, и надеюсь, что он появится, если я буду здесь достаточно долго.

— Это бродяжничество, и это строго запрещено.

Его резкий, пренебрежительный тон заставляет меня ощетиниться.

— На самом деле это не бродяжничество, потому что я только что сказала о своей явной цели — поболтаться поблизости.

Мужчина смотрит на меня и пожимает плечами.

— Ты входишь в бар и не заказываешь выпивку, это бродяжничество, согласно деловой политике.

— Хорошо, тогда я закажу выпивку.

Он фыркает, но почему-то его лицо остается неподвижным.