Обещать (не) значит жениться
Шрифт:
— Спасибо. Вы очень гостеприимны.
На меня так зло зыркнула Умничка, наверно, в воображении рвала меня как тузик грелку на месте. Но мне это не испортило аппетит, как же вкусно, особенно рядом с Одуванчиком. Я старался за ней ухаживать за столом, что не укрылось от всех. Поэтому пришлось рассказать о своих намерениях в отношении моего Одуванчика, которая заливалась румянцем, после чего на меня стали смотреть добрее, и даже хозяйка дома предложила переночевать на диване. Я сразу же согласился, пока предлагают.
Да я готов был
Потом были пятнистые кексы с цукатами к чаю, прогулка с Одуванчиком по саду и мужской разговор с отцом Умнички под коньяк.
Я переоценил свои возможности, как итог, разбудила меня Одуванчик в компании Умнички, которая очень громко ходила и разговаривала, а комната кружилась.
— Фу! Ну и вонь! Хоть топор вешай! Что Эдуард Альбертович, голова бо-бо?! — спросила громко Умничка. — Алкаши, выпить всегда круто, — добавила, открывая шторы и раскрывая окна.
Садистка мелкая она, а не Умничка!
Глава 39
Эльза
Спать мы легли как обычно, как только под ворчание Киры я заправила постель для гостя на диване в зале. А сам гость ночевал с отцом Киры.
Какие у меня могут быть тайны от подруги, которая готова поделиться своей одеждой и потратить на меня свой отпуск в ссылке? Никаких. Поэтому я рассказала про наш разговор с Эдуардом в саду. Она сначала возмущалась, говоря, что я слишком мягкая и доверчивая, но под конец моего рассказа, кажется, прониклась. Так, переговариваясь о моей ситуации, мы задремали и спали, пока нас не разбудило посреди ночи пение под гитару под окном, мы проснулись после первого куплета
— Раз — и ты в белом платье, два — в моих объятиях… — раздавался голос Эдуада вперемешку с чертыханиями на немецком из-за кустов под окном.
— Неплохо, — сказала сонно подруга. — Но я бы лучше поспала ночью, а не слушала эти завывания. Записывай на диктофон, подруга, для семейной истории.
Я последовала её совету, включая диктофон на запись в телефоне.
— А откуда гитара? — поинтересовалась я.
— Папа, похоже, аккомпанирует, но не особо попадает в ноты. Вот если они вытопчут розовый куст под нашим окном или еще что-то, утром им мама устроит «Пицунду».
— Может, не потопчут?
— Надеюсь, концерт исчерпается исполнением одной композиции, — сказала подруга, зевая.
Но после баллады начались признания в любви с клятвами. Как же стыдно перед родителями Киры, подругой и их соседями.
— Одуванчик, любимая, выходи за меня замуж?! — раздавалось за окном, чередуясь с признаниями, спустя час.
Кира вышла из комнаты, а вернулась с ведром воды.
— Посторонись, подруга! — сказала она, вытаскивая москитную сетку из оконного проема.
— Может, не надо?! — попыталась
— По ночам спать надо! Пусть при свете повторит. Слабо?!
— Одуванчик, любимая…
В этот момент подруга подняла ведро и вылила в темноту…
А за тем последовали маты на немецком со стороны улицы! Надо же, как много он знает слов и оборотов!
— Что он там шипит на меня? Не могу разобрать? — спросила подруга.
— Я не особо разбираюсь в нецензурной лексике, — ответила я, понимая смысл сказанного.
— Одуванчик, я погибну без тебя!.. Замерзну и погибну! — раздалось вскоре жалобно за окном.
— Сколько можно?! — сказала Кира, затем подошла ближе к окну и громко сказала — Спать иди, Ромео!
— Если только с Одуванчиком! — прилетел ответ.
— Иди укладывай спать своего мокрого Ромео, — сказала мне подруга.
И я пошла, как только надела треники с олимпийкой. Пришлось помочь ему зайти в дом, раздеть, разобрать для просушки телефон с наушниками, согласиться принять кольцо и уложить на диван, все эти действия совершала под признания в любви. Как итог, он сгреб меня и положил на себя, обдавая парами алкоголя, отказываясь отпускать. Я лежала на его груди и слушала стук его сердца, он заговорил немного надломлено с паузами:
— Я так виноват перед тобой, Одуванчик. Если бы я больше внимания уделял тебе, ничего бы не произошло. Я был груб с тобой, прости… Не надо было тебя пускать на работу, сейчас бы готовились к свадьбе втроем… Прости меня, любимая, — прижимал он меня крепче и кажется, плакал.
— Мы не ценили того что имели и это печально…
— Я во всем виноват, Одуванчик. Тебя надо беречь как сокровище! Ты моя хрупкая девочка, а я болван…Эти дни без тебя будто и не жил, а существовал. Пожалуйста, не гони меня.
— Я не гоню…
— Я даже не представляю, через что ты прошла в тот день. Я такой придурок?!
— Ничего приятного… Как и сейчас вспоминать об этом…
Мне было больно говорить о потере, каждое слово пронзало фантомной болью тело, как в тот день. Неужели ему больно, как и мне за маленькую жизнь, которая прервалась во мне?!
— Одуванчик, я обещаю любить тебя до последнего вздоха. Слышишь сердце, оно бьется для тебя. Я жизнь за тебя отдам, любимая. Не уходи…
— Я рядом. Все будет хорошо, — погладила его по груди.
— Я люблю тебя, мой Одуванчик. Ты нужна мне.
А ты нужен мне! Кажется, я сейчас тоже устрою водоразлив прямо на его груди, проживая тот день вновь, рядом с ним. Разделяя боль от утраты с ним.
— Я здесь, — прикасаюсь в темноте к его влажной щеке.
— Я самый счастливый, когда ты рядом, Одуванчик. Люблю тебя…
Я тихо плакала, а он гладил меня по волосам и тоже не стеснялся своих слез.
Мы лежали некоторое время молча пока его дыхание не выровнялось и хватка не ослабла, затем я аккуратно сползла, собрала мокрые разбросанные вещи, чтобы развесить в ванной.