Обещай, что никому не скажешь
Шрифт:
Через некоторое время Ник сказал, что ему нужно закончить кое-какие дела, и оставил нас одних.
– Что это с твоей рукой? – спросила я у Дел, разглядывая кружок из багровых синяков.
– Ничего, – ответила она, опустила рукав желтой рубашки и взяла нож. Она сделала несколько бросков, каждый раз попадая точно в центр мишени, а потом повернулась ко мне и заявила: – У меня есть идея.
Я ощутила волнующее предчувствие опасности. Оно складывалось из многих вещей: покосившейся хижины, где мы находились; пружин, выглядывавших из драного матраса; глухого
– Дай мне руку, – велела Дел.
Я подчинилась. Она взяла мою руку и осмотрела ее, словно незнакомую раненую зверушку. В другой руке она сжимала нож.
– Закрой глаза, – попросила она.
– Ты собираешься порезать меня?
– Верь мне, – сказала Дел. – Давай же, закрывай глаза, – подзадорила она, и я подчинилась, не желая показаться испуганной.
Она резанула быстро и без колебаний. Я распахнула глаза и попыталась вырвать руку, но она крепко держала меня.
– Ох! Какого черта?
Дел отпустила мою руку. Порез на моем указательном пальце был коротким, но глубоким. Кровь капала на матрас.
Я смотрела, как Дел быстро и уверенно делает над-рез на своем указательном пальце. Потом она взяла мою руку и приложила свой порезанный палец к моему.
– Теперь мы кровные сестры, – объяснила она. – У тебя есть моя кровь, а у меня твоя. Навсегда.
Мой палец жгло, как огнем. Теперь Дел стала частью меня, и я знала, что, какой бы оборот ни приняла наша дружба, обратной дороги не будет. Никогда. Как бы я потом ни старалась жить отдельно, мы с Дел оставались связанными друг с другом.
Глава 4
8 ноября 2002 года
– Кэти! Кузнечик, где ты!
Голос матери вырвал меня из объятий глубокого и беспокойного медикаментозного сна. Во рту ощущался металлический привкус. Я посмотрела на дорожный будильник, стоявший на коробке из-под молока рядом с кроватью. Было семь утра, но казалось, что я проснулась посреди ночи. Мне снилось, что мы с Дел находимся в ее овощном погребе, и она делает мне татуировку, выводя слова «Пустынная Роза» у меня на груди ржавым острием своей шерифской звезды. Там был кто-то еще, – мужчина, наблюдавший за нами. Он стоял в углу, и я не видела его лицо.
Я все еще лежала на койке и вдруг испытала абсурдное ощущение, что если повернусь достаточно быстро, то увижу его, как будто он всю ночь пробыл в моей комнате. Но это был только сон, верно? Тогда почему я так боялась повернуться?
Мэгпай свернулась у меня на животе, спрятав нос под белым кончиком хвоста, и мне не хотелось нарушать ее уютный покой. Я сосчитала до трех и посмотрела в дальний угол. Ничего. Только пылинки, танцующие в лучах солнца.
– Больше никаких снотворных таблеток, – прошептала я себе под нос.
Мать назвала меня Кузнечиком, так она не называла меня после отъезда в колледж. Я вылезла из-под одеяла и босиком пошлепала на кухню. Мэгпай последовала за мной.
Все шкафчики на кухне были распахнуты, ящики выдвинуты, дверь холодильника приоткрыта. На столешницах выстроились миски, пакеты муки и сахара, банки с медом и патокой.
Ураган
Открытая бутылка оливкового масла лежала на столе, и густая жидкость капала на пол. Мэгпай прыг-нула прямо в лужицу и принялась изящно лакать его, двигаясь по кругу и оставляя маслянистые отпечатки лап на полированном деревянном полу.
Я помнила, какое сильное впечатление на меня произвели аккуратность и практичность этой небольшой кухни, когда я впервые увидела ее два года назад. Если бы женщина, кропотливо продумавшая и обустроившая свою кухню, увидела бы сейчас этот кавардак, она бы не удержалась от слез.
– Что ты делаешь, ма? – Я была в равной степени поражена беспорядком и тем, что она помнила мое детское прозвище.
– Готовлю оладьи! Оладьи с клубникой!
Когда-то это было мое любимое лакомство; мама готовила их для меня утром по субботам в нашем типи, на старой походной плите. Судя по всему, она все-таки не совсем лишилась памяти.
Я заглянула в миску для теста, которое она собралась замешивать деревянной ложкой, неуклюже зажатой в перевязанной руке. Бинт был грязным и частично размотался. В миске лежало с полдюжины яиц (вместе с кусочками скорлупы), горка муки, кучка клубники (ягоды еще не разморозились), и все это было полито кленовым сиропом. Подвиньтесь, Джулия Чайлд [9] .
– Яйца кончились, – сказала она, когда начала размешивать тесто. – Нужно сбегать к Гризуолдам.
– Ма, Гризуолды здесь больше не живут.
9
Джулия Чайлд (1912–2004) – американский шеф-повар французской кухни и популярная телеведущая.
– Разве?
– Да, мама, уже давно.
Мистер Гризуолд умер десять или одиннадцать лет назад от сердечного приступа. Его сыновья разъехались по миру.
– У нас кончились яйца, – снова повторила мать.
– Я кое-что придумала. Давай здесь уберемся и съездим в город за яйцами. А потом вернемся и приготовим оладьи.
– Все-таки придется идти к Гризуолдам, – опять проговорила она, явно не намереваясь отрываться от миски с тестом. Я посмотрела на захламленный стол и, к своему ужасу, заметила нож для фруктов с черной ручкой, лежавший среди разбросанных ягод и просыпанной муки.
– Где ты это взяла, ма?
Мать улыбнулась, когда я взяла липкий нож, с которого капал красный сок.
– Нужно было порезать ягоды, – объяснила она.
Я сполоснула нож под краном, потом нашла ключ и заперла его в ящике с острыми предметами, гадая о том, какие еще сюрпризы моя мать прячет в доме… другие ножи, может быть, даже спички?
Я помогла матери сменить ночную рубашку, заляпанную маслом и мукой, на широкие брюки и джемпер, а потом разложила на кухонном столе все необходимое для смены повязок. Вскоре я обнаружила, что она испачкалась не только на кухне: на ее ночной рубашке и носках остались пятна, похожие на глину. Остатки бинтов на ее руках были покрыты грязью и кусочками сухих листьев. И показалось ли мне, что я вижу засохшую кровь под свежими пятнами от клубничного сока?