Обещай мне
Шрифт:
– 3-значит, у тебя так мн-ного друзей, что ты без сожаления можешь оттолкнуть од-дного из них? —
Тобиас тоже встал.
– Отчего же, – возразил Корт насмешливо, но насмешка эта была над собой. – Просто я наконец понял, что не способен вызывать в людях теплых чувств.
Он направился к выходу, но Тобиас заступил ему дорогу.
– Белль просила п-передать, что будет ждать тебя. – Еще раз повторяю, Рокингем, я не смогу сегодня вечером быть у вас, – процедил Корт, – и тебе известно почему: потому что там будет моя бывшая жена. Пригласив эту потаскуху, леди Габриэль сделала свой выбор, а ты, если считаешь себя моим другом,
– Да чт-то с тобой такое, К-корт! – возмутился Тобиас, с трудом поспевая за широким, несмотря на хромоту, шагом друга. – Белль имеет право приг-гла-шать в дом кого хочет. Я д-доверяю ее сужд-дениям. Не хватало еще, чт-тобы нам диктовали, с кем п-поддержи-вать отношения, а с кем нет!
Чувствуя на себе любопытные взгляды, Корт повернулся к Тобиасу, изо всех сил стараясь держать себя в руках.
– Дорогой мой Рокингем, у меня и в мыслях не было диктовать что бы то ни было тебе или твоей жене. Однако хорошо бы тебе понять, что и вы не должны распоряжаться моей жизнью. Если мне придется когда-либо столкнуться с Филиппой Бентинк, этот паршивый город, насквозь пропитанный ханжеством, раз и навсегда усвоит, как я к ней отношусь. А пока я собираюсь сделать все, чтобы ее приняли в свой круг разве что судомойки или мусорщики.
Потрясенный ненавистью, прозвучавшей в голосе друга, Тобиас на несколько секунд онемел, а когда пришел в себя, дверь за Кортом уже захлопнулась.
Догнал он его уже на улице.
– Я не знаю, Уорбек, к-какое ужасное наказание ты п-приготовил для Филиппы, но хочу дать тебе один совет: обуздай свой бешеный нрав. Мстить беззащитной женщине – гнусность, и если ты сделаешь это, то пот-теряешь уважение тех, к-кто еще любит тебя. И еще… я прошу тебя, К-корт, прошу именем всего, что долгие годы связывало нас: не предп-принимай ничего, пока не увидишь ребенка Филиппы. – И прежде чем Kopд успел послать к дьяволу и ребенка, и его мать, Тобиас исчез в толпе.
Филиппа бесшумно открыла дверь детской и на цыпочках подошла к кроватке.
– Вам что-нибудь нужно, миледи? – спросила мисс О’Дуайер с сильным ирландским акцентом, к которому Филиппа начала уже привыкать.
– Я только хотела убедиться, что Кит хороши укрыт, – с некоторым смущением ответила она шепотом. – Он спит очень беспокойно и иногда сбрасывает одеяло.
– Не волнуйтесь, я его укрою, – заверила Уна с безмятежной улыбкой, – поезжайте к леди Рокингем о спокойной душой. Зачем нужны няни, если матери не будут ни на шаг отходить от детей?
– Хорошо, хорошо. Идите, а я посижу немного Китом… Я ведь не привыкла оставлять его одного вечерами.
– Осмелюсь заметить, – девушка присела в реверансе, – в этом наряде вы неотразимы. Все молодые джентльмены, которые там окажутся, не смогут глаз от вас оторвать.
Улыбнувшись против воли, Филиппа оглядела себя: действительно, платье насыщенного фиалкового цвета в тон гиацинтам, украшавшим прическу, и глазам очень шло ей.
– Спасибо, Уна, – сказала она и тихонько вздохнула: единственными молодыми джентльменами на дне рождения Белль будут два ее женатых брата.
Прикрыв за девушкой дверь, Филиппа вернулась к кроватке под кисейным балдахином.
– Ты не знаешь, какое ты мамино сокровище, – прошептала Филиппа.
Она тихонько взяла руку сына, выпростанную из-под одеяла, и маленькая крепкая ручка непроизвольно сжала ее большой палец. Сын был смыслом жизни Филиппы. В день, когда он родился, она поклялась что сделает все, чтобы он был счастлив и никогда не узнал горького чувства одиночества, так хорошо знакомого ей.
Мысли Филиппы обратились к разговору с Белль, а от него – к воспоминаниям детства. Ей было шесть лет – всего на год больше, чем Киту сейчас, – когда она осталась сиротой… Смутно ей помнился дядя, отвозивший ее в приходский пансион.
Филиппа живо представила себя и Белль в двенадцать лет, их убогую комнату, вернее, даже не комнату, а закуток, отделенный от громадной общей спальни. Отдельная комната предоставлялась лишь воспитанницам старшего возраста, но, поскольку Филиппа фактически жила в пансионе, не уезжая даже на каникулы, для нее сделали исключение. Когда воспитанницы разъезжались по домам, Филиппу охватывало чувство горького одиночества, и, в сущности, все это время она жила ожиданием, когда начнется новая четверть и девочки вернутся в пансион. Она впитывала их рассказы о маленьких приключениях, случившихся за время каникул. Суррей, Суссекс и Девоншир, откуда возвращались эти юные леди, казались Филиппе столь же далекими и экзотическими, как сказочные страны Востока.
– Старайся изо всех сил, Филли, – вспомнились ей слова, произнесенные маленькой Белль одной зимней ночью. – Если ты очень-очень постараешься, ты вспомнишь маму. Ведь она была жива до тех пор, пока тебе не исполнилось шесть лет, а это долгий срок. Я, например, помню рождественский праздник, когда папа и мама подарили мне первую фарфоровую куклу. Мне тогда было всего четыре года.
Филиппа послушно откинулась на подушку и зажмурилась изо всех сил, в который раз стараясь сосредоточиться. Какой была ее мама? Высокой и худенькой, как воспитательница мисс Беатриса? Или маленькой и пухлой, как мисс Бланш? В одном она была уверена: ее мама была очень красивая, с ласковой улыбкой и нежным голосом. Но это было все, что могла вспомнить Филиппа. Образ матери парил, казалось, совсем рядом, а когда она тянулась к нему, отдалялся и таял. Она не помнила не только мать – вся жизнь до приезда в пансион представлялась ей темным пятном.
– Нет, я никогда не вспомню, – наконец прошептала она со вздохом разочарования. – Честное слово, Белль, я стараюсь, стараюсь изо всех сил, но… ничего.
– А отца? – продолжала уговаривать подруга. – Ну же, попробуй еще раз! Он был белокурым, как ты? Может быть, он ездил верхом и иногда сажал тебя перед собой в седло? Попробуй представить себе высокого красивого мужчину, с которым вы скачете по цветущему лугу, и он улыбается тебе.
Филиппа напрягала память, пытаясь мысленно нарисовать притягательный образ, но все напрасно: память не сохранила не только высокого и красивого, но и некрасивого мужчину, который звался бы ее отцом.