Обещай мне

Харрингтон Кэтлин

Он шел к ней по навощенному до блеска полу бальной залы, и толпа расступалась, давая ему дорогу.

Ей хотелось броситься навстречу, но серебряно-серые глаза словно безмолвно говорили: не торопись. И Филиппа молча ждала.

Приблизившись, он тяжело и медленно опустился на одно колено и внятно произнес:

– Могу я рассчитывать на обещанный танец, о Прекрасная Дама?

Корт улыбался как обычно немного насмешливо, но слова прозвучали очень серьезно. Это было непросто для него, вот так публично склониться перед женщиной.

Филиппа смотрела

на него своими удивительными фиалковыми глазами, и было видно, что она все понимает.

– Да, мой Храбрый Рыцарь, – сказала она с сияющей улыбкой, – этот танец ваш и только ваш.

Не глядя. Корт протянул трость Тобиасу. Он не танцевал уже много лет, зная, как неуклюжи будут его движения. Но теперь ему было все равно. Странным образом он поднялся над мнением посторонних ему людей. Он привлек к себе Филиппу, и музыканты грянули вальс. Толпа поспешно расступилась, образуя круг.

Медленно и отнюдь не грациозно Корт и Филиппа кружились в нем, улыбаясь с отрешенностью людей, поглощенных друг другом.

– Я хочу кое-что пообещать тебе, милая, – прошептал Корт. – – Если ты вторично выйдешь за меня, я никогда, никогда больше не стану тебя ревновать. Ты вольна поступать, как сочтешь нужным, встречаться с кем захочешь, бывать где угодно – отныне я доверяю тебе безоговорочно.

– Корт, дорогой мой, – тихо ответила Филиппа, – ты обещаешь в тысячу раз больше, чем сумеешь исполнить. Из тебя никогда не выйдет кроткого супруга… но это и не нужно. Я все равно принимаю твое предложение.

Эпилог

Галлс-Нест 2 июля 1831 года

В этот день было шестнадцатилетие близнецов. Неужели ее малышки совсем скоро станут юными леди и впервые выйдут в свет? Они напоминали розовые бутоны, только-только начавшие распускаться. Но разве не вчера они дружно ползали по ковру детской, гугукая и пуская пузыри перед восхищенным взором счастливого отца? И как будто совсем недавно Корт впервые склонился над колыбелью, в которую повитуха положила не одного, а сразу двоих новорожденных.

Эти сентиментальные воспоминания были прерваны Китом, просунувшим голову в дверь гостиной.

– Мама, боюсь, тебе придется немедленно явиться на веранду. Кошмарная Парочка требует твоего прихода. Они решительно отказываются без тебя разворачивать подарки.

Филиппа поманила его и протянула сверток.

– Вот, возьми. Отнеси это на веранду.

– Как, еще один! – хмыкнул Кит. – Надеюсь, это последний, или у тебя спрятано по подарку в каждом углу?

– Нет-нет, клянусь, что это последний, – торжественно заверила Филиппа и, улучив момент, ущипнула сына за щеку.

– Когда в семье близнецы, – пояснила она после недолгого размышления, – буквально все должно быть в двух экземплярах: туфельки, чулки, шляпки… и, разумеется, подарки на день рождения.

– И разумеется, развлечения, – с усмешкой добавил Кит и поцеловал мать в макушку.

– Об этом можно было бы даже не упоминать, – согласилась Филиппа, улыбаясь в ответ. –

Что там говорил твой отец насчет близнецов? Что это единственный способ наверстать упущенное?

– Это его точные слова, – с наигранной торжественностью ответил Кит. – Ты ведь знаешь папу, он никогда не любил полумер.

Филиппа подняла взгляд от свертков и оглядела своего первенца. Киту исполнился двадцать один год, и он по-прежнему был похож на отца как две капли воды: угольно-черные волосы, серебряно-серые глаза, широкие плечи и немного хищный профиль, который юные поклонницы Кита называли ястребиным. Он унаследовал от Корта обостренное чувство собственного достоинства и мужественность, но вместо надменной отстраненности отца обладал мягкостью матери. Находиться рядом с ним было просто и радостно.

– Ну, что ж, carissimo, настало время разделить общее веселье, – сказала Филиппа, подхватывая оставшиеся свертки.

День был на редкость хорош, поэтому все семейство собралось на широкой деревянной веранде дома, откуда открывалась величественная панорама залива. Вода в этот час приобрела чистейший оттенок индиго, лазурные небеса с редкими клочками облаков смотрелись в море. Волны с мягким шорохом набегали на песчаный пляж, будя где-то среди утесов тихое эхо.

– Подарки! Подарки! Посмотрите, сколько их! – воскликнула Густа, когда Филиппа и Кит вышли на веранду со свертками в руках.

Юная девушка, почти подросток, сидела на краешке стула, только что не подпрыгивая от нетерпения. Глаза у нее были темно-синие, удивительной глубины, в этот момент они так и сверкали от веселого возбуждения. Высокая, тоненькая, с волосами скорее золотистого оттенка, чем просто белокурыми, как у матери, она все же очень напоминала Филиппу, особенно живостью и постоянной готовностью одарить окружающих улыбкой.

Синти, ее сестра-близнец, походила на нее буквально во всем, за исключением оттенка волос, но это маленькое отличие было заметно только близким. На девушках были платья взрослого покроя – их первые дамские туалеты.

– Боже милостивый, да ведь нам до полуночи не развернуть всего этого! – вскричала Синти, с театральным ужасом возводя глаза к небу, но потом не выдержала и захихикала.

Густа тотчас захихикала ей вслед, а потом одновременно девушки спрятали лица в ладони и прыснули.

– Да уж, конечно! – иронически заметил Корт в ответ на восклицание дочери. – В четыре руки вы развернете всю эту груду минут за пять, не больше, а потом непременно заглянете под стол: не закатился ли туда какой-нибудь маленький сверток. Именно так было в прошлом году, и мы все отлично это помним. Так ведь, Артур?

Младший сын посмотрел на него и кивнул без улыбки. Ему было всего десять лет, и нрава он был не в пример более серьезного и рассудительного, чем хохотушки-близнецы. Удивительно, но более всего он походил не на мать или отца, а на дедушку, Филиппа Мура. Так, во всяком случае, утверждали Филиппа и Пенни Гиббс, поскольку ни одного портрета бывшего хозяина Мур-Манора не сохранилось.