Обещай мне

Харрингтон Кэтлин

Но Корт не намерен был оставлять ничего на усмотрение природы. В последующие дни он пользовался любой возможностью, чтобы остаться с невестой наедине. Ласки его постепенно становились все смелее, и она уже сама с все возрастающим желанием отвечала ему. Как он и ожидал, Филиппа находила совершенно естественным это ненавязчивое знакомство с наукой любви. Она отвечала Корту нетерпеливо, охотно, без ложной стыдливости.

На протяжении этих ослепительных и мучительных четырнадцати дней Корт охранял свое сокровище, как сторожевой пес. Кто бы ни приближался к Филиппе, он немедленно появлялся

рядом, и весь вид его был исполнен скрытой угрозы. Кончилось тем, что ни один представитель мужского пола старше пятнадцати не смел приближаться к ней из страха получить оплеуху…

Кто-то потянул его за полу сюртука, и Корт вернулся к действительности.

– Signore, – сказал Кит, не подозревая, какого рода воспоминания он только что прервал, – бабушка послала меня сказать, что она устала и хочет вернуться. Еще она сказала, что нам всем не мешает вздремнуть.

– История повторяется, – с улыбкой заметил Корт вполголоса.

Он посмотрел на Филиппу, и чувство острой радости вдруг захлестнуло его. Ему захотелось обрести крылья и взмыть в небо, но он ограничился тем, что взял маленькую руку сына.

– Итак, мои усталые пилигримы, идите за мной, и я дам вам кров и пищу. На обед я заказал побольше сладкого – и никаких овощей! А что нам съесть на ужин, выберите сами.

– Как вы щедры и великодушны, добрый наш хозяин! – улыбнулась Филиппа.

– Добрый наш хозяин, добрый наш хозяин! – вторил ей Кит, вне себя от радости, что с овощами на время покончено.

Когда «Белокурая ведьма» вышла в море, оставив за кормой сонный рыбацкий городок Гиллсайд, на ее борту были экипаж из пяти матросов и три пассажира, младший из которых в этот момент обследовал палубу.

– Что за чудесная шхуна! – сказала Филиппа Уорбеку с искренним восхищением, когда двухмачтовое судно легко скользнуло прочь от пристани.

Они стояли на носу, наблюдая за тем, как режет отлогие волны изящный бушприт. В движении шхуна напоминала лебедя, грациозно и гордо плывущего вперед.

– Да, – кивнул Уорбек, с нежностью обводя взглядом судно. – Ее построили прямо здесь, в Гиллсайде. Представь себе, она способна делать десять узлов в час.

– А это много?

В это время паруса поймали ветер и со звучным хлопком выгнулись над их головами. Шхуна рванулась вперед так стремительно, словно оторвалась от поверхности воды и взмыла в воздух. Волны так и неслись под бушприт, и Филиппу охватило счастливое возбуждение.

Уорбек заметил это и одобрительно улыбнулся. Казалось, его забавляет непосредственность ее реакции, но, помимо этого, в глазах его она прочла что-то еще, что не сумела точно определить, но сердце Филиппы застучало быстрее.

Уорбек был одет просто и практично, в прочные брюки и белую рубашку, кружева которой у ворота и на обшлагах трепетали на ветру, как хлопья пены, сорванной ветром с верхушки волны. Он был без головного убора, и его угольно-черные, отливающие серебром на солнце волосы перебирал ветер. Он стоял на палубе крепко, как бывалый моряк, словно и не было искалеченной ноги.

– А когда вы в первый раз вышли в море, сэр? – спросил Кит, бесстрашно глядя на белые гребни волн, разбивающихся о борт судна. – Наверное, когда были

еще маленьким?

– Нет, Кит, это случилось, когда мне было уже полных девять лет. Леди Августа взяла меня и моего брата Криса на все лето в Галле-Нест, это недалеко от Гиллсайда. Разумеется, мы часто бывали в порту и даже подружились с одним старым рыбаком. Он-то и научил нас ходить под парусами на его шлюпе. Правда, в открытое море нам выходить не разрешалось.

Мальчик посмотрел на опекуна серьезными серыми глазами. Он был одет в точности так же, как Корт: в серые брючки и белую рубашку (подарок леди Августы), и от этого их сходство казалось невероятным.

– Значит, вы всегда слушались взрослых?

– Хм… – Уорбек посмотрел на Филиппу, потом улыбнулся и подмигнул сыну, – скажем так: почти всегда.

Они замолчали, глядя на быстро отдаляющийся городок, картинно красивый в сиренево-серой дымке. Порт с пирсом, вдоль которого тянулась вереница разноцветных лодок, возник еще во времена римского владычества и когда-то соперничал с крупнейшими английскими портами. Но – увы! – любители морских курортов облюбовали на побережье иные места, а древний порт так и остался памятником средневековья с узкими улочками, мощенными круглым булыжником, и городскими воротами, медленно рассыпающимися от времени.

– Signore, а вы часто бывали в Галлс-Нест? – Кит подергал задумавшегося Уорбека за рукав.

– Нет, я был здесь только однажды. Обычно родители снимали дом дальше по побережью, в Бродстеасе, но в том году один знакомый отца предложил ему воспользоваться летним домиком в Галлс-Нест. Я и Крис провели там все три месяца под присмотром бабушки, и это время стало счастливейшим воспоминанием моего детства.

– А где были ваши родители, сэр? Разве мама и папа отпускают детей одних? Или они не могли поехать с вами?

Филиппа ждала ответа, затаив дыхание. Период ухаживания был короток, да и брак их длился не дольше, поэтому она мало успела узнать о семье Уорбека. Он избегал разговоров о семье, а если она настаивала, он отвечал неохотно и уклончиво. И Филиппа, узнав от Белль о скандальной и трагической смерти родителей Уорбека, больше не расспрашивала его, не желая причинять боль. Будь он с ней хоть однажды откровенен, то и она бы открыла ему собственный постыдный секрет, тяжелым бременем лежащий на душе. Сейчас Филиппа ждала ответа, почти уверенная, что Уорбек воздвигнет между собой и сыном такую же стену, какую когда-то воздвиг между собой и ею… нет, между собой и всем остальным миром.

– Моя мать не согласилась бы провести лето в таком захолустье, как Галлс-Нест, – наконец прервал Уорбек затянувшееся молчание. – Она не могла жить без балов и званых вечеров, зато отец их терпеть не мог и потому независимо от времени года оставался в Уорбек-Кастле. Трудно сказать, что он ненавидел больше, Лондон или побережье.

– А где сейчас живет ваш брат? Он все еще приезжает в Галлс-Нест?

Этот простодушный допрос все сильнее тревожил Корта. Он увидел Криса, мечущегося в жару на своей громадной постели и бессвязно призывающего мать, как обычно, погруженную в светские развлечения где-то в Лондоне. С усилием Корт оттеснил тягостное видение.