Обетованная земля
Шрифт:
Я кивнул. Могучий, усиленный репродуктором голос и без того подавлял всякие эмоции. Да мы и не привыкли к многословным излияниям; на своем крестном пути мы настолько часто теряли друг друга из виду, а потом снова находили или не находили, что привыкли об этом молчать или говорить совсем скупо, как о чем-то повседневном. Некоторые из наших погибли, некоторых арестовали, а с кем-то нам довелось встретиться вновь. Однако мы сами были живы, и этого было достаточно. «Точнее говоря, в Европе этого было
Я заметил, что и Хирш, по-видимому, тоже слушал не очень внимательно. Он рассматривал людей, столпившихся перед витриной. Большинство из них безучастно стояли перед репродукторами, слушая речь; некоторые вставляли замечания. Толстая блондинка с высокой прической презрительно рассмеялась, сделала гримасу, покрутила пальцем у виска и удалилась нетвердой походкой, оставив после себя запах тяжелого перегара.
— They should kill that bastard! [6] — пробурчал стоявший рядом со мной мужчина в спортивной куртке в клеточку.
— Что значит kill? — спросил я у Хирша.
— Убивать, — объяснил он со смехом. — Уж это слово тебе надо бы знать.
В этот миг репродукторы замолчали.
— Так ты специально для этого включил всю свою технику? — спросил я. — Принудительное воспитание человечности?
Он кивнул.
— Моя давняя слабость, Людвиг. Я все еще пытаюсь что-то исправить. Но это безнадежно. Куда ни кинь — все одно и то же!
Толпа быстро рассосалась. Только господин в спортивной куртке был еще здесь.
— На каком это языке вы говорите? — пробурчал он. — На немецком?
— На французском, — спокойно возразил Хирш. На самом деле мы говорили по-немецки. — На языке ваших союзников!
— Хороши союзнички! Из-за них мы и ввязались в войну. Это все Рузвельт!
Он заковылял прочь.
— Все время одно и то же, — заметил Хирш. — Ненависть к иностранцам — вернейший признак примитивности.
Он взглянул на меня:
— Ты отощал, Людвиг! И постарел. Я думал, тебя нет в живых. Странно, что такое всегда приходит на ум, когда кого-нибудь долго не видишь. Не такие уж мы старики!
Я рассмеялся:
— Такова уж наша проклятая жизнь, Роберт.
Хирш был примерно моим ровесником — тридцати с небольшим лет, — но выглядел куда моложе, чем я. Он также был стройнее и ниже ростом.
— Я тоже был уверен, что ты погиб, — сказал я.
— Этот слух пустил я сам, чтобы проще было скрыться, — объяснил Хирш. — Самое время было рвать когти!
Мы вошли в магазин; теперь радиоприемник надрывался от восторга: слащавый голос рекламировал кладбище. «Сухой, песчаный грунт, — разобрал я. — Живописная местность!»
Хирш
— Последние запасы абсента, — объяснил он. — Сегодня у нас есть повод откупорить бутылку.
— Абсент? — удивился я. — Настоящий?
— Нет, ненастоящий. Эрзац, как обычно. «Перно». Но все-таки он из Парижа. Салют, Людвиг! Мы все еще живы!
— Салют, Роберт!
Я терпеть не мог «Перно»: он отдавал лакрицей и анисом.
— Так где же ты скрывался во Франции?
— Меня три месяца прятали в одном монастыре в Провансе. Святые отцы были просто восхитительны. Они бы с радостью сделали из меня католика, но настаивать не стали. Кроме меня в монастыре прятались двое сбитых английских летчиков. На всякий случай мы тоже ходили в рясах. Я за это время успел освежить свой английский. Теперь у меня легкий оксфордский акцент — мои летчики там учились. Да, а Левин у тебя все деньги забрал?
— Нет. Только те, которые ты с ним передал.
— Хорошо! Потому-то я и не все отправил вместе с ним, — рассмеялся Хирш. — Вот часть недостающая. Иначе он бы и ее у тебя забрал.
Две банкноты по пятьдесят долларов он засунул мне в карман.
— Мне пока что ничего не нужно, — заупирался я. — У меня и своих пока довольно. В Европе у меня никогда столько не было. Давай я пока попробую сам справиться.
— Ерунда, Людвиг! Я же прекрасно знаю, что у тебя за капиталы. И потом, доллар в Америке в два раза дешевле, чем в Европе, зато и бедным здесь быть в два раза тяжелее, чем где-нибудь. Кстати, ты слышал что-нибудь о Йозефе Рихтере? Когда я уехал в Испанию, он оставался в Марселе.
Я кивнул.
— Там его и схватили. Прямо перед американским консульством. Он не успел проскочить в здание. Ты знаешь, как это бывало.
— Да, — сказал он, — знаю.
Окрестности иностранных консульств во Франции были излюбленным местом охоты гестаповцев и жандармов. Большинство эмигрантов пыталось получить там выездные визы. Пока они оставались на дипломатической территории, их не трогали, но как только они выходили на улицу, их тут же арестовывали.
— А Вернер? — спросил Хирш. — С ним что случилось?
— Его поймали гестаповцы. Избили до полусмерти и отправили в концлагерь.
Я не спрашивал Роберта, как ему удалось сбежать из Франции. Он меня тоже. Это была старая привычка: о чем сам не знаешь — о том не проболтаешься, а кто из нас мог поручиться, что выдержит нынешние изощренные пытки?
— Что за народ! — внезапно воскликнул Хирш. — Что за проклятый народ, который так преследует своих беженцев. И к такому народу мы принадлежим!
Он уставился прямо перед собой. Мы помолчали немного.