Обезглавить. Адольф Гитлер
Шрифт:
— Нет, вы не правы, фрау Марина. Я могу согласиться с вами лишь частично. Общая опасность бесспорно объединяла людей, но, смею утверждать, каждый из них дрался за свои интересы, за свои права. А достигнув победы, богатый не становился бедным. В изложенной мною схеме социальных отношений людей он занимал свое место и не спускался на одну-две ступени ниже.
Ледебур хотел продолжить свое возражение и стал набирать прежнюю уверенность в суждении, но Марина, постигнув ход его мыслей и поняв, что этот разговор ни к чему не приведет, холодно попросила:
—
Наступила продолжительная пауза, в ходе которой Ледебур пытался решить, в какой плоскости вести разговор дальше — задание Геббельса оставалось для него в силе и его следовало выполнять.
— Да, у меня есть к вам вопрос, — ответил он, пристально всматриваясь в лицо Марины, обретшее выражение решимости положить конец их разговору и встрече, — Надеюсь, вы меня поймете правильно.
— Постараюсь, — ответила Марина. Ледебур несколькими жадными глотками выпил из своего бокала лимонад, произнес холодным, деловым тоном:
— Так вот. Я попытался в политическом аспекте рассмотреть ваше преступление, убедительно доказать вам, что, убив майора Крюге, вы совершили ошибку. Вижу, вы меня не поняли или не захотели понять. Так вот, вам надлежит глубоко подумать, а лучше согласиться сейчас с предложением, которое по поручению доктора Геббельса я обязан высказать вам в самой категорической и решительной форме.
Отметив сосредоточенную серьезность Марины, с подчеркнутой значимостью сказал:
— Министерство пропаганды Германии и лично доктор Геббельс предлагают вам открыто, публично, осудить свое преступление — убийство майора Крюге. Если вы поступите благоразумно, то вам будет дарована жизнь. Это — официальное предложение, — уточнил он.
Марина подняла на Ледебура подернутые густой печалью, усталые глаза и смотрела на него с упреком, с застывшим в них вопросом: «Возможно ли это?» «Так вот цена, которую я должна уплатить, чтобы отменили смертный приговор?» — думала она, но на этот раз обещание сохранить жизнь не вызвало у нее тех чувств неожиданной радости, которые она испытала в начале беседы, когда Ледебур впервые сказал об этом же и посулил отдать особняк. Ее разум и сердце, свыкшиеся с мыслью о неотвратимости смерти, уже не способны были воспринимать обнадеживающие обещания, тем более такие, за которые надо платить немыслимую цену — самоосуждение, отречение от того, что составило осознанный финал жизни.
Ледебур смотрел на нее с заостренным выжиданием и, расценив молчание, как признак колебания, поспешил объяснить:
— Для этого ничего особенного делать не надо. Вам следует только подписать вот этот документ, — Он подошел к столу, где лежала папка для бумаг, извлек из нее отпечатанный на машинке лист, подал Марине, — Вот. Прочтите. Я вам советую подписать.
Преодолевая чувство внутреннего протеста, Марина все же протянула руку к листу бумаги — решила ознакомиться с текстом заявления, чтобы знать, чего от нее хотят, в какую западню подталкивают.
«Я,
На лице Марины появилось брезгливое выражение, словно в руках она держала не лист бумаги, а что-то мерзкое, которое во всем ее существе вызывало отвращение. Она не стала дальше читать заявление, а бросила его на столик.
— И вы хотите, — прозвучал, голос ее перехваченный волнением — чтобы я подписала это?
— Да, фрау, — ответил Ледебур преувеличенно спокойно, тем самым подчеркивая, что в этом нет ничего плохого.
— Но ведь это же… — задыхалась от негодования Марина. — Это же неправда! Я никогда не была любовницей Крюге! Это же неправда, — горячо возражала она.
— Лучше немного неправды, чем смерть. Не забывайте, что вас ждет, — напомнил Ледебур с суровостью в голосе. — Вы обречены, и я настоятельно советую вам быть благоразумной. Берите перо и подписывайте.
Жажда остаться кристально чистой перед мужем, семьей, родными и друзьями, наконец, перед русскими в Брюсселе и бельгийцами всколыхнула у Марины такой силы чувство возмущения к тем, кто придумал эту чудовищную ложь, к Ледебуру, смотревшему на нее со спокойствием и хладнокровием, что она единым порывом выдохнула гневно и непреклонно:
— Нет!
— Не торопитесь с ответом, — посоветовал Ледебур, смягчая голос и стараясь убедить ее поступить так, как решено в министерстве пропаганды, — Откровенно говоря, — сказал он, — в вашем положении не до соблюдения чести. Вам о жизни думать надо. И чем быстрее вы это поймете, тем лучше.
Он налил лимонаду в бокал, выпил и заговорил совершенно спокойно, с доброжелательным оттенком в голосе, будто и не слыхал решительного «Нет!» Марины.
— Кстати, о вашей чести. Вашему супругу мы расскажем о вызванной необходимостью небольшой лжи. Он у вас довольно умный человек и все поймет правильно. Что касается бельгийцев, то пусть это вас не волнует. С ними вы больше не встретитесь. Мы вывезем вашу семью в Кёльн, вот в этот особняк, и вы будете жить здесь в полной безопасности. Итак? — задержал он вопрос.
Марина не шелохнулась. В ее сознании поразительно быстро с предельной обнаженностью раскрывалась суть предложения Ледебура. — Ее усердно толкали к осуждению убийства Крюге не ради спасения жизни. Нет. Им надо было погасить тот факел борьбы, который она зажгла в Брюсселе, который звал бельгийцев к сопротивлению фашизму. Иначе не было смысла заниматься ею Ледебуру, министерству пропаганды, лично Геббельсу. О, она научилась понимать не только то, что говорили ей фашисты, но и то, что думали. Она взвела на Ледебура победный взгляд, ответила: