Обезьяна приходит за своим черепом
Шрифт:
— А кто ж его знает... — ответила молочница, уже успокоясь. — Значит, кто-то что-то им подстроил.
— Да, но что же? Бомбу, адскую машину или гранату?
— Да кто ж его знает! Если бы я следила за тем... — беззаботно сказала молочница.
— Да! — Отец быстро допил чашку и отодвинул её в сторону. — И этот карлик...
— Это он и был, — сказала молочница.
Отец мгновенно понял, что она хотела сказать.
— Он?
— Он самый! — с испугом подтвердила молочница.
— А! Идиоты! — Отец быстро вскочил
— Как тебе не стыдно, Леон! Ведь они погибли! — упрекнула мать.
— Да, они погибли... верно, погибли, — сумрачно вспомнил отец. — Да, они-то погибли! — воскликнул он снова. — Да он-то! Он-то остался жив! Как вы говорите? Стоял около автомобиля, суетился и всё не мог в него влезть?
— Влезть, верно, не мог, — подтвердила молочница. — Наверное, уж очень растерялся.
— Чёрт знает что такое! — выругался отец и сел на стул верхом. — Я отдал бы всю институтскую коллекцию, только взглянуть бы на его череп! Ну ладно, будем ждать газет...
— Хочешь ещё кофе? — спросила мать.
— И всё-таки это непонятно, в высшей степени непонятно! — заговорил он, опять расстраиваясь. — Вы, милая, стояли рядом, смотрели...
— Слушай, оставь ты её, оставь в покое! Видишь, девушка чуть жива от страха, принесла тебе сливок, а ты её мучаешь! Ну что она может знать? — вмешалась мать.
— Ну, ладно, ладно, — успокоился отец, — будем ждать газет.
В это время вошла Марта.
— К вам давешний офицер, — сказала она.
— А? — отец не успел задать вопроса. В комнату входил полковник Гарднер.
Он был в штатском, и только в петлице его плаща торчал какой-то значок военного образца.
— О! — сказала мать удивлённо и радостно. — Дорогой гость...
— И прибавьте: незваный и негаданный, — улыбнулся Гарднер. — Извините, особые обстоятельства заставили меня...
— Он ещё извиняется! — возмущённо взмахнула рукой мать. — Садитесь, садитесь, пожалуйста! Вот я сейчас вам налью кофе. Кроме того, у меня есть к вам дело...
— Буду слушать с полным вниманием, — слегка поклонился Гарднер, — а то вы в самом деле можете подумать невесть что. Этот странный маленький господин... но ведь, наверное, о нём и будет речь, не так ли?
— Так! — кивнул головой отец. — Именно об этом мы и собирались с вами поговорить, господин Гарднер. Видите ли, доктор Ганка — больной человек, спрашивать с него за его поступки...
— Вот видите! — Гарднер придвинул стул и сел к столу. — Но, во-первых, скажите: поверили бы вы моему честному слову?
— Поверили бы, — решительно сказал отец.
— Безусловно! — сказала мать. — Честному слову офицера...
— Но прибавьте: немецкого
— Для меня национальность не делает разницы, — пышно сказал отец.
— О, — радостно удивился Гарднер, — даже так? Ну, да вы совсем снисходительны к Германии и к её армии, господин Мезонье! — Он отвесил лёгкий полупоклон отцу. — Ну ладно, если вы уже так великодушны, так вот я даю вам честное слово, что доктор Ганка арестован совершенно вне зависимости от разговора, который на днях мне пришлось с ним вести. Удовлетворяет вас это?
Отец нерешительно поглядел на него.
— Я, — начал он, — не совсем...
— ...мне верите, — предупредительно докончил Гарднер.
— Нет, не то. Но тогда я не совсем понимаю причины его ареста... Что мог сделать Ганка?
Гарднер посмотрел ему в глаза и покачал головой.
— Ай-ай-ай, господин Мезонье, господин Мезонье! Неужели это правда? — спросил он с лёгким осуждением.
— Что правда?
— А вот то, что вы говорите мне сейчас?
— Что я не знаю, за что арестован Ганка? — пожал плечами отец. — Ну, если вы считаете меня его сообщником...
— О, нет! Ни в коем случае я не считаю вас сообщником Ганки. Но Ганка-то, несомненно, ваш сообщник.
За столом наступило короткое тревожное молчание.
Гарднер обернулся и посмотрел на молочницу.
— Эта девушка? — спросил он.
Она вспыхнула и отодвинула чашку.
— Это наша молочница, — сказала мать. — Она принесла нам сливок и попала в эту кашу на площади Принцессы Вильгельмины.
— Ага! — принял к сведению Гарднер. — Но теперь она вам не нужна, не правда ли?
Молочница неловко встала с места.
— Я подожду на кухне, — сказала она и вышла.
— Вы мне обещали кофе, фрау Курцер! — напомнил Гарднер и повернулся к отцу. — Вы, конечно, клевещете на себя, гоподин Мезонье! Я слишком высокого мнения о вашей догадливости и интуиции, чтоб поверить вам. Да и не моё дело разъяснять вам наши отношения. Но что касается господина Ганки, то тут я вам должен твёрдо и решительно сказать: никакие личные счёты в его аресте не замешаны.
— Вот теперь-то я и не верю вам, господин Гарднер! — убито сказал отец. — Иначе почему я не арестован и зачем вы всё мне это говорите?
— Ну, это я вам объяснять пока не буду, — ласково улыбнулся Гарднер, вы очень скоро всё узнаете сами. Но вот что мне хочется вам сказать сейчас. — Он стал вдруг очень серьёзен. — Я работаю в гестапо, в органе уничтожения, пресечения и смерти. Но никогда я, державший в руках весь этот мощный и беспощадный механизм, не пользовался им, чтобы уничтожить моего личного врага. Верите вы мне?
Отец молчал.
— Вижу, что не верите. Но сейчас объясню, почему вам следует мне верить. Дело-то вот в чём: когда кто-нибудь меня заденет или оскорбит, я его тут же, как собаку, застрелю на месте.