Обезьяний палец

Азимов Айзек

– Пусть печатает, - сказал Хоскинс.

– А что вы бы хотели?

Хоскинс быстро соображал.

– Он знает "Лепанто" Честертона?

– Он ничего не знает. Он только рассчитывает. Просто прочтите небольшой отрывок, чтобы он мог оценить настроение и стиль и рассчитать продолжение по первым словам.

Хоскинс кивнул, расправил грудь и загремел:

– Белые фонтаны падают с солнечных дворов, и Солдан Византийский улыбается им. Смех, подобный фонтанам, застыл в лице того, кого боятся все люди. Он тревожит лесную тьму, тьму его бороды; он

завивается вокруг кроваво-красного полумесяца, полумесяца его губ; моря всего мира потрясаются его кораблями...

– Достаточно, - сказал Торгессон.

Наступила тишина. Обезьянка серьезно рассматривала пишущую машинку.

Торгессон сказал:

– Процесс требует некоторого времени, конечно. Маленькому Ролло нужно принять во внимание романтизм этого произведения, слегка архаический стиль, ритм и так далее.

И тут маленький черный палец нажал клавишу. Это была буква "о".

– Он не использует большие буквы, - сказал ученый, - и знаки препинания тоже, и у него бывает много ошибок. Поэтому я обычно перепечатываю его работу.

Маленький Ролло коснулся клавиши "н", потом "и". Потом после долгого раздумья нажал на пробел.

– Они, - прочел Хоскинс.

Начали появляться слова:

– они об рушивались набе лые рес публики италии устрем ля лись вадриатику как львым оря папа вот чаянии взметнулр уки ипризвал всех христяьн скихры царей под зна мякреста.

– Боже мой!
– сказал Хоскинс.

– Такое продолжение?
– спросил Торгессон.

– Клянусь любовью святого Петра!
– не мог прийти в себя Хоскинс.

– Если так, то Честертон очень хороший поэт.

– Святой дым!
– воскликнул Хоскинс.

– Видите!
– сказал Марми, массируя плечо Хоскинса.
– Видите, видите, видите! Видите, - добавил он.

– Будь я проклят, - сказал Хоскинс.

– Послушайте, - сказал Марми, трепля свои волосы, пока они не стали напоминать хохолок попугая, - перейдем к делу. Давайте попробуем мой рассказ.

– Да, но...

– Это в пределах возможностей маленького Ролло, - заверил его Торгессон.
– Я часто читаю Ролло отрывки из лучших фантастических рассказов, включая, конечно, рассказы Марми. Удивительно, как улучшаются некоторые.

– Дело не в этом, - сказал Хоскинс. Любая обезьяна может сочинять лучшую фантастику, чем большинство этих писак. Но в рассказе Таллина тринадцать тысяч слов. Обезьяна будет печатать его целую вечность.

– Вовсе нет, мистер Хоскинс, вовсе нет. Я прочту ему рассказ, а в нужном месте мы позволим ему продолжить.

Хоскинс сложил руки,

– Валяйте. Я готов.

– А я, - сказал Марми, - более чем готов.
– И он тоже сложил руки.

Маленький Ролло сидел, пушистый крошечный клубок каталептического страдания, а негромкий голос доктора Торгессона поднимался и опускался в периодах описания космической битвы и последующих стремлений пленных землян вернуть себе свой захваченный корабль.

Один из героев выбрался из корабля, и доктор Торгессон с восторгом следил за развитием событий. Он прочел:

– Стенли

замер в молчании вечных звезд. Больное колено рвало его подсознание; он ждал, чтобы чудовища услышали его стук и...

Марми отчаянно дернул доктора Торгессона за рукав. Торгессон поднял голову и отсоединил маленького Ролло.

– Все, - сказал Марми.
– Видите ли, профессор, именно здесь Хоскинс запускает свои липкие пальцы в мой труд. Я продолжаю сцену за пределами корабля, пока Стенли не одерживает победу и не возвращает корабль землянам. Потом я начинаю объяснять. Хоскинс хочет, чтобы я прервал сцену снаружи, вернулся внутрь, остановил действие на две тысячи слов, потом снова вышел наружу. Слышали когда-нибудь подобный вздор?

– Пусть обезьяна решает, - сказал Хоскинс.

Доктор Торгессон включил маленького Ролло, и черный дрожащий палец нерешительно потянулся к клавиатуре. Хоскинс и Марми одновременно наклонились вперед, их головы легко столкнулись над маленьким телом Ролло. Обезьянка нажала клавишу "н".

– Н, - подбодрил Марми и кивнул.

– Н, - согласился Хоскинс.

Машинка напечатала "а", потом все быстрее продолжала:

– нача лидействовать стенли в бессиль номужасе ждалпо ка откроютсялю ки ипока жутся одетые в скафандрыбез жа лостные лары...

– Слово в слово!
– в восторге сказал Марми.

– Он хорошо усвоил ваш сентиментальный стиль.

– Мой стиль нравится читателям.

– Не понравился бы, если бы их средний коэффициент интеллекта не был...
– Хоскинс смолк.

– Давайте, - сказал Марми, - говорите. Говорите. Скажите, что их коэффициент как у двенадцатилетнего ребенка, и я процитирую вас во всех фантастических журналах страны.

– Джентльмены, - сказал Торгессон, - джентльмены. Вы пугаете маленького Ролло.

Они повернулись к машинке, которая продолжала уверенно выводить:

– звездыдви ига лись по своим орби тама чувства стенли наста ивалич то корабль не подвижен.

Каретка отъехала, начиная новую строку. Марми затаил дыхание. Вот здесь...

Маленький палец протянулся и напечатал *.

Хоскинс закричал:

– Звездочка!

Марми пробормотал:

– Звездочка.

Торгессон спросил:

– Звездочка?

Вслед за первой появилась целая цепочка звездочек.

– Ну, вот и все, братец, - сказал Хоскинс. Он быстро объяснил ситуацию Торгессону: - Марми привык линией звездочек обозначать решительную перемену действия. А это именно то, что мне нужно.

Машинка начала абзац:

– внутри корабля...

– Выключите, профессор, - сказал Марми.

Хоскинс потер руки.

– Когда я получу переработанный текст, Марми?

Марми холодно спросил:

– Какой переработанный текст?

– Вы сами сказали: версию обезьяны.

– Сказал. я привел вас сюда, чтобы показать. Этот маленький Ролло машина; холодная логичная машина.

– Ну и что?

– Но дело в том, что хороший писатель не машина. Он пишет не умом, а сердцем. Своим сердцем.
– Марми постучал себя по груди.