Обезьяны
Шрифт:
Саймон, наблюдая, как Кройцер то поднимает, то опускает свои крупные мозолистые уши, подумал, что он и другие профессора сейчас выйдут из-за стола и уймут разбушевавшуюся толпу, напомнив ей кулаками, кто в колледже вожак. Экс-художник уже достаточно ознакомился с природой шимпанзе, чтобы понимать: такие действия профессоров неизбежно повлекут за собой телесные повреждения. Однако, к своему удивлению, он не увидел ничего подобного, – наоборот, преподаватели решили не отставать от учеников и сами повскакали на скамьи и принялись орать пуще прежнего, а некоторые и вовсе забрались на стол и стали бегать туда-сюда, сверкая задницами
Умудренные опытом педагоги так вздыбили шерсть» что чуть не вдвое увеличились в размерах. Но больше всего, как обычно, Саймона поразила невероятная грация, с какой они передвигались. Чтоб мне провалиться, подумал он, вот уж кто умеет бегать, так это шимпанзе! Несмотря на то что стол был заставлен бокалами, тарелками, блюдами и прочим, буйные деятели науки не опрокинули ни одного предмета, не сбросили на пол ни одной вилки, не попали на бегу ни в одну тарелку.
Студенты угомонились, когда один из них, получив от соседа большой графин, поднялся на задние лапы, гордо прошествовал к центральному столу, находившемуся прямо напротив главного в другом конце зала, встал там и громко заухал, привлекая внимание присутствующих. Мигом воцарилась тишина. Саймон не упустил возможности задать Кройцеру вопрос:
– «ХууууГрааа» доктор Кройцер, что тут происходит, покажите «хуууу»?
– Ах, так вы не из Оксфорда, правильно «хуууу»? – отмахнул профессор.
– Нет, нет, я изучал изящные искусства в Слейде.
Физик смерил Саймона косым взглядом, изображая отвращение. Можно было подумать, жестикулировал позднее с Буснером экс-художник, я показал ему, что работаю танцором в кабаре. [144]
– Ну что же, «ааааа» мой изящно-искусственный союзник, это называется «штрафная». Мы в Эксетерском колледже блюдем целый ряд старинных традиций, и одна из них такова: студент обязан выпить штрафную, если за едой позволил себе жестикулировать на запретные темы. «ХуууууРрррааааггггххх!»
144
Саймонова альма-матер (см.прим. к гл.1, с. 31) с момента своего основания принимала на обучение студентов вне зависимости от пола и происхождения; ей принадлежит честь быть одним из первых учебных заведений Великобритании, которое ввело такую практику. Этим она радикально отличалась, например, от Оксфорда, чем, в частности, и вызвана спесь профессора Кройцера.
Едва отзвучал последний рык, как к студенту на другом конце зала подошел служка и доверху наполнил его огромный графин темным элем. Собратья проштрафившегося меж тем расселись вокруг него шерстяным частоколом.
– «Хууууу» и какие же это темы? – поинтересовался Саймон у недовольного соседа.
Кройцер снова смерил его взглядом, полным презрения:
– Как и везде, это политика, религия, любые темы, связанные с профессиональной деятельностью…
– В смысле, обмены знаками о науке и учебе? – перебил его Саймон.
– Разумеется «рррряв».
– Но ведь тогда не остается и тем для жестикуляции…
– Ну что вы, – саркастически взмахнул пальцами Кройцер, – всегда есть спорт и погода!
Их жестикуляцию прервал ритмичный грохот – студенты принялись колотить
– Это, что ли, штраф? Выпить пива – и все наказание?
– Там три пинты, и, если вы думаете, что проглотить их в один присест так просто, попробуйте как-нибудь сами «ааааа»!
Даже с расстояния в сорок ладоней Саймон хорошо видел, как загривок студента с каждым глотком ходит вверх и вниз. Нарушитель был крупной особью, и графин постепенно пустел.
– Молодец, молодец! – вскинули лапы несколько профессоров, истошно вопя в поддержку студента. Казалось, тот успешно выдержит наказание – ему и осталось-то всего пол пинты, – но тут Саймон заметил, что задница проштрафившегося задрожала и стала вытягиваться. В следующий миг шимпанзе испустил оттуда фонтан дерьма, одновременно начав кружиться. Перед глазами экс-художника пролетела сначала задница, потом пенис, потом снова задница студента. Моча и жидкое дерьмо заливали все большее и большее число зрителей. В конце концов незадачливый суфий рухнул на стол, и союзники вынесли его вон из зала.
Вместо того чтобы с отвращением отвернуться, профессора выказали живейший интерес и возбуждение по поводу извращенного ритуала. Крики восторга и бешеное жестикулирование не кончались минут десять. Наконец шум немного улегся, и Саймон сообразил, что кто-то к нему прикасается. Это был Кройцер:
– Вы ведь приехали к Гребе, не так ли «хуууу»?
– Совершенно верно, – отзначил Саймон.
– Что ж, случившееся, покажу я вам, должно было резко поднять извращенцу настроение – ну как же, на третий обед подали немного дерьма «хи-хи-хи-хи»!
Саймон не успел обдумать замечание – из ниоткуда материализовался Буснер и показал, что им пора. Саймон поклонился соседу, но Кройцер лишь тихонько щелкнул его по подставленной заднице – внимание трехбутылочного шимпанзе отвлек графин с портвейном, который как раз до него дополз.
С утра было пасмурно, но когда трое шимпанзе покинули зал, светило солнце. Гребе далеко обогнал своих гостей, и когда те, взобравшись по винтовой каменной лестнице, снова оказались в его кабинете, он уже сидел в кресле, гордо держа в лапах наполненный коричневой жидкостью графин.
– Говнеца не хотите? – полюбопытствовал философ. – Преотличное, доложу я вам.
– Спасибо, нет, – отзначил Буснер. – Саймон «ХУУУУУ»?
– Прошу прощения, что вы показали «хуууу»? – Морда экс-художника выражала глубочайшее изумление.
– Я показал, говнеца не хотите «хууууу», – повторил Гребе, для ясности помахав графином перед глазами Саймона. Вязкое содержимое приветливо забулькало.
– «ХууууГрррннн» доктор Гребе, если вы не против, я откажусь.
Буснер, надо показать, ожидал, что Саймон отреагирует на столь явное проявление копрофилии хозяина массивного кабинета агрессивно. Именитому психиатру и самому периодически случалось пропустить бокальчик-другой дерьма, но Гребе-то был самый что ни на есть страстный любитель экскрементов, вплоть до того, что в винном подвале колледжа специально для обладателя массивного кабинета вырыли обширную выгребную яму. Саймон, полагал Буснер, с неизбежностью должен был счесть эту особенность поведения шимпанзе решительно невыносимой. В чем же дело?