Обида маленькой Э
Шрифт:
— Извините меня, господа, что осмеливаюсь вмешаться, — спокойно прервала Сюй Сань. — Я ее мать, и мне надлежит решать ее судьбу. Эта девочка из почтенной семьи, и я стремлюсь отвести ее к дяде — брату моего отца, который живет в Линьани за воротами Цяньтан, в переулке у знаменитого ресторана «Рыбная похлебка пяти сестер Сун». И я надеюсь, что из моей девочки вырастет скромная женщина, соблюдающая все четыре правила поведения. И нельзя ее назвать красавицей, потому что она похожа на меня, и у нее самое обыкновенное лицо. Кроме того, ей следует пришить эти пуговицы, петли и завязки, а не ходить по комнате, кривляясь
Погу сердито охнул, Хэй Мянь ухмыльнулся, а Гуань Хань-цин засмеялся так переливчато, звонко и долго, что Сюй Сань сперва ПО краснела от стыда за свои невежливые слова, а потом тоже рассмеялась. Маленькая Э запрыгала и завизжала от смеха, Хэй Мянь не смог удержаться и захохотал басом, а Погу фыркнул отрывисто, будто бил в кожаный барабан.
Глава четвертая
КАК СЮЙ САНЬ НАДЕЛА РОКОВОЕ ПЛАТЬЕ
Когда Лэй Чжэнь спрашивал Гуань Хань-цина, скоро ли будет написана обещанная ему еще в Ханбалыке великолепная пьеса, Гуань Хань-цин сердился и говорил:
— Оставь меня, пожалуйста, в покое. Сам ты прервал мою работу на полслове, не дал закончить, а теперь пристаешь ко мне. Когда хочу, тогда и кончу. Мне весело играть шутов, и не хочу делать ничего другого. Отстань от меня! Не могу я писать, когда ни не мгновение нет ни досуга, ни покоя. Вот, когда поедем по каналу.
«… Когда поедем по каналу.» — мечтали актеры. Все они устали трястись по дорогам, ночевать то за сценой, то в постоялых дворах и хотелось, хоть временно, хоть ненадолго, иметь определенный, свой собственный угол, подобие дома, домашней жизни, домашнего уюта. Все повторяли в радостном ожидании: «Когда поедем по каналy…»
«…По каналу, — с беспокойством думала Cюй Сань. — Уж мне-то не придется ехать. На лодку меня, наверно, не возьмут, и без меня будет тесно. И так уже сколько времени терпели они, сами бедняки, лишний рот и бесполезную обузу».
Об этих своих опасениях она сказала Хэй Мяню, но тот загадочно ответил:
— Не только возьмут, а еще попросят. Ты только молчи. Я сам буду говорить.
Наконец настал день, когда они увидели на горизонте мачты и паруса множества лодок и вскоре добрались до маленького городка, расположенного на высоком берегу канала. Здесь Лэй Чжень-чжень рассчитался с возчиками. Они трогательно простились с актерами, сгрузили сундуки, шесты и циновки, и три пустые тележки повернули и уехали.
Затем Лэй Чжень-чжень пошел на пристань, чтобы нанять лодку, и Гуань Хань-цин, шутя, предложил ему захватить с собой Погу-барабанщика.
— При виде Погу, — пояснил он, — лодочник поймет, что мы не какие-нибудь знатные господа, а самые обыкновенные оборванцы. Тогда уж он не сдерет с тебя лишнего.
Погу очень обиделся и пробормотал:
— Музыка — дитя небес, а я ее служитель. Это ли не высшая знатность? — но спорить не стал и пошел.
Едва вышли они за ворота, как Погу остановился посреди улицы, напевая что-то себе под нос и отбивая пальцами такт на ладони другой руки. Лэй Чжень-чжень подтолкнул его, и оба скрылись за углом.
На корме, в небольшой каюте, жил лодочник с семьей, и жена лодочника разрешила варить пищу на ее печке. Но, самое главное, палуба была достаточно велика, чтобы можно было устроить на ней сцену и давать представления прямо на лодке, не сходя на берег.
— Живей, живей собирайтесь! — кричал довольный Лэй Чжень-чжень, и все уже были готовы идти за ним, когда Хэй Мянь вдруг заявил, что одному ему с костюмами не справиться и пусть Лэй Чжень-чжень даст ему помощника, иначе он не поедет. Ведь в каждой порядочной компании обязательно есть три гардеробщика — Хранитель большого сундука, Смотритель второго сундука и Слуга малого сундука. Костюмы все поизносились, и нет ни времени, ни сил самому и чинить, и штопать, и гладить, и помогать при одевании.
Удивленный неожиданным требованием, Лэй Чжень-чжень закричал:
— Где я тебе возьму помощника? На деревьях они не растут. Самому родить, так сынок мой Лэй Да, ничтожный поросенок, еще сосет соску и умеет только пачкать свою одежду, а не чинить ее, Хочешь, подожди, пока он подрастет.
Хэй Мянь угрюмо настаивал:
— Эта женщина, Сюй Сань, искусна в обращении с иглой. Прикажи ей помогать мне.
Таким образом Сюй Сань и Маленькой Э не пришлось прощаться с актерами; теперь уж по праву, a не из милости они вместе со всеми погрузились на лодку.
Никогда в жизни Сюй-Сань не была так счастлива. С утра она выходила на палубу со своей работой и прилежно шила. Свежий ветерок обдувал ей лицо, вода под лодкой тихо журчала. Рядом с ней сидел Хэй Мянь и тоже шил. Оба молчали, лишь изредка вздыхая.
Время от времени Сюй Сань поднимала глаза и смотрела на канал. По воде непрерывно двигались большие лодки, везущие в столицу рис, бамбук и соль. Ветер надувал прямоугольные, темные, плетенные из тростника паруса. На носу лодок были нарисованы большие круглые глаза с неподвижными черными зрачками. Когда ветер спадал, лодочники привязывали крепкий канат к верхушка мачты, выскакивали на берег и, перекинув лямку через голую грудь, тянули лодку вперед. Весь берег, точно движущимся частоколом, был унизан людьми, тащившими тяжело нагруженные лодки.
Иногда, словно нарядная хищная рыба среди мелких рыбешек, проплывала длинная, двухъярусная, вся в резьбе и позолоте, лодка с носом в виде головы дракона и кормой, украшенной его хвостом. С высоких шестов свисали пестрые фонари и флаги, на которых монгольскими квадратными знаками был написан титул владельца, знатного чиновника, спешившего с докладом в столицу.
Один раз на двух соединенных вместе лодках проплыло огромное, удивительно искривленное, все в узлах и наростах, дерево. Его корни вместе с комом земли были обернуты циновками и тщательно перевязаны. Изогнутые ветви укреплены подпорками. Это дерево везли с юга, чтобы посадить в императорском саду в Ханбалыке. Сюй Сань проводила дерево глазами и, вздохнув, снова опустила их на работу.