Обитель Тьмы

Грановский Антон

Рамон ответил спокойно и четко:

– Христианину нечего бояться, брат. Потому что христианин носит в своем сердце Бога. И во всем на него полагается.

– Во всем? – не поверил Починок.

Рамон кивнул:

– Угу.

Стрелок обдумал слова Рамона и тяжело вздохнул.

– Хотел бы я быть таким же, как ты.

– Ты можешь, – заверил его итальянец. – Я иду по широкой дороге. И каждый может ступить на нее.

Починок чуть склонил голову набок и посмотрел на него подозрительным взглядом.

– Твои

слова сладки, как мед. Но я слышал, что ваш бог – это бог гнева. Это так?

Рамон покачал чернявой головой.

– Нет, не так. Мой Бог – это Бог любви и милосердия.

– Но…

– Позволь теперь я задам тебе вопрос, – перебил ратника толмач. Он чуть прищурил свои бархатистые черные глаза и негромко спросил: – Убить меня тебе приказал воевода?

Ратник отвел взгляд и не ответил. Некоторое время оба молчали, потом толмач вздохнул и поднялся на ноги.

– Ладно… Нам пора идти. – Он протянул Починку руку. – Держись!

К лагерю Починок шел в задумчивости. Слова толмача были не совсем понятны, но его голос – мягкий, спокойный, уверенный – убеждал лучше любых слов. Особенно поразили стрельца слова о христианском бесстрашии.

«Христианину нечего бояться, потому что христианин носит в своем сердце Бога. И во всем на него полагается».

Такое бесстрашие не было знакомо Починку. Получается, что христианский Бог, будучи Богом любви, заботится о том, в чьем сердце он живет. Выходит, христианин никогда не бывает одиноким? И никогда не чувствует себя покинутым? Чудеса, да и только!

Внезапно Починок ощутил в сердце огромную пустоту. Пустота эта была такая гулкая и черная, что стрелок вспотел от ужаса. Он огляделся по сторонам и зябко повел плечами.

А толмач шел по лесу спокойно и даже что-то тихонько насвистывал себе под нос. Он, конечно, был таким же человеком, как Починок. Не больше и не меньше. Но почему-то стрелец чувствовал себя рядом с ним спокойнее.

«Как знать, быть может, иноземец и впрямь носит в душе частичку своего Бога? – подумал Починок. – И в трудный момент этот Бог накроет нас всех своей власяницей и спасет от напасти? Как знать, как знать?..»

8

Долгий был день. Глеб не мог сказать в точности, сколько именно он длился, но, по любым расчетам, больше двенадцати часов. Что ж, еще один фокус Гиблого места. Время здесь то растягивается, как резина, то сжимается и скукоживается, как шагреневая кожа. И объяснения этому нет. Как, впрочем, и другим чудесам, на которые так богата чащоба.

Между тем вечерело. На вершинах деревьев скрещивались лучи заката, а понизу уже сочилось предвечернее марево. Сумерки стремительно сгущались, и деревья, казалось, врастали в эту темноту. Птицы в лесу притихли. Потемневшее небо было густо затянуто сизыми облаками, и белая луна, как бледное пятно, маячила в зловещей

холодной высоте.

Наконец после долгого, страшного пути расположились лагерем на ночевку. Место для ночлега выбрали хорошее – сухое, ровное, укрытое от ветра кольцом деревьев, с мягкой травой и густо стелющимся по земле мхом.

– Сколько еще до Моревских рудников? – спросил у Глеба воевода, снимая с плеча прошитую стальной нитью перевязь с тяжелым мечом.

Глеб прикинул в голове и ответил:

– Верст семь. Хотя расстояния здесь никогда не бывают точными.

– Ты говорил, что Моревские рудники кишат волколаками?

Глеб кивнул.

– Да. По крайней мере, раньше так было.

В глазах воеводы появилось недовольство.

– Опасное место для ночлега, – сухо сказал он. – Не нападут ли они на нас ночью?

– Мы обложим лагерь кострами и будем поддерживать в них огонь до рассвета. Огонь слепит волколаков. Если костры не потухнут – близко они не подойдут. Ну, а если подойдут, у твоих стрелков есть мушкеты. С десяти шагов мушкетная пуля легко разворотит волколаку морду.

Лицо Бранимира осталось мрачным и недовольным, однако он сказал:

– Что ж, будь по-твоему. У меня осталось семеро стрельцов. Я установлю возле костров дозорный пост и буду сменять его каждые два часа.

– Хорошая мысль, – одобрил Глеб. – Сооружайте костры, а я пойду осмотрюсь.

Глеб зашагал к темной стене деревьев и через несколько секунд растворился в этой живой, трепещущей и опасной темноте.

Толмач Рамон, сидя у костра, тщательно осматривал свою рубашку. Заметив пятно присохшей грязи, он попытался оттереть его ногтем.

Сидевший рядом ратник глянул на него и насмешливо проговорил:

– Ты прямо как девка, толмач. Наверное, в грязном исподнем и спать не ляжешь?

– Человек сотворен по образу и подобию своего Создателя, – вежливо ответил Рамон. – Но, глядя на некоторых, можно подумать, что их создателем была чумазая обезьяна. Кстати, друг мой, ты знаешь заповедную тайну воды?

– Какую? – насторожился ратник.

Рамон поманил воина пальцем, а когда тот нагнулся, сказал:

– Она пригодна не только для питья, но и для умывания.

Ратник побагровел от ярости, но сделал над собой усилие и ухмыльнулся.

– Думаешь, эта тайна сделает меня счастливым?

Рамон мягко улыбнулся и качнул головой.

– Лучше. Она сделает тебя чистым.

Стрельцы, слышавшие это, засмеялись. Впрочем, смех этот длился недолго. Ратники выглядели совершенно измотанными. Яловые сапоги и охотничьи чирки с длинными голенищами они скинули, а мокрые портянки развешали на прутах-вешалах вкруг разведенного костра.

Где-то далеко прокаркал ворон. Один из ратников насторожился и тихо проговорил:

– Не к добру это. Ворон – птица злая.