Обитель
Шрифт:
– Борис Лукьянович, с вашей командой только одна проблема, – громко, словно бы на плацу, с чуть нарочитой резкостью отвечал Эйхманис, несмотря на то что ему, судя по всему, происходящее казалось забавным. – Двадцать три из двадцати семи предполагаемых участников соревнований находятся здесь по статье “Терроризм”.
Борис Лукьянович потрогал дужку очков, как бы желая их снять, но раздумал, будто решил: а вдруг не увижу что-то важное?
“Насколько Борис Лукьянович смотрится меньше рядом с Эйхманисом, – отметил Артём. – Или это власть? И если бы на месте Эйхманиса сидел Борис Лукьянович?..
– Терроризм! – повторил Эйхманис и поднял карандаш вверх, покрутив им лёгким круговым движением с таким видом, словно готовился бросить в дальний угол кабинета, или в Гракова, которого просто не замечал.
Артём некстати вспомнил, что Галя тоже всё время разговаривала с карандашом в руке.
– У нас что, нет других преступников? – спросил Эйхманис; он чуть ослабил пальцы, карандаш скользнул вниз, Эйхманис поймал его за самый кончик и покачал в воздухе, словно это была стрелка часов; в его неосмысленной игре было симпатичное мальчишество. – Воры есть? Есть. Грабители есть? Есть. Мошенники есть? Оч-чень много! Так почему ж вы набрали одних террористов? Это самая любимая ваша статья Уголовного кодекса? Или вы готовите нам какой-нибудь сюрприз к годовщине Октября?
Борис Лукьянович кашлянул и посмотрел по сторонам – Артём догадался, что тот ищет стакан: ему захотелось воды. Но стакан был только у Эйхманиса.
– Иван! – крикнул Эйхманис куда-то, легко пристукнув ладонью о стол; Борис Лукьянович и Артём вздрогнули, в стакане Эйхманиса мягко качнулась вода. – Кружку принеси, будь добр!
Эйхманис, несмотря на то что обожал муштру, построения и военные смотры, сам был в гражданской одежде. Который раз Артём его видел – и всякий раз это отмечал: в то время как вся лагерная администрация носила форму, он появлялся на людях то в свитере красивой вязки, то в одной тельняшке, а сейчас сидел в элегантном пиджаке, три верхние пуговицы на рубашке были расстёгнуты, виднелась крепкая шея – вместе с тем было в нём что-то молодое, почти пацанское.
Артём поймал себя на чувстве безусловно стыдном: в эту минуту Эйхманис ему по-человечески нравился.
Он так точно, так убедительно жестикулирует, и за каждым его словом стоит необычайная самоуверенность и сила.
Если б Артёму пришлось воевать – он хотел бы себе такого офицера.
Принесли кружку, Эйхманис резко, по-хозяйски передвинул графин со своего стола на стол совещаний, стоявший впритык.
– Понимаете… – начал Борис Лукьянович, наполнив себе кружку и бережно отпив; было видно, что ему трудно объясняться. – По статье “Терроризм” чаще всего попадаются… студенты. Если студент идёт в террористы – он, как правило… в неплохой физической форме. То есть, многие из них готовят себя…
– Ну да, готовят, – в тон Борису Лукьяновичу и вроде бы без раздражения сказал Эйхманис, но Артём почувствовал, что физкультурник опасается поднять глаза на начлагеря.
Борис Лукьянович снова на несколько секунд замолчал.
– Чего не скажешь ни о рабочих, – закончил он наконец, – ни о крестьянстве… Ни о нэпманах. Ни о большинстве уголовников – у многих из которых здоровье уже подорвано. Есть, я догадываюсь, среди каэров люди, которые могли бы
– Да-да, террористов из новых и каэров из бывших, – засмеялся Эйхманис; Артём наконец решился на него мельком взглянуть и сразу встретился с ним взглядом: глаза начлагеря были серые, чуть надменные и чуть усталые, зато с пушистыми и длинными ресницами: как он их уберёг до своего возраста, неясно. Он что, никогда не прикуривал на ветру?
Смех у него звучал так, что было понятно: смеётся в его кабинете только он один, всем остальным это делать необязательно.
Зубы у Эйхманиса были ровные, уши твёрдые, как бы вырезанные резцом, на подбородке заметная ямочка… и только скошенная, ускользающая какая-то линия скул, снова замеченная Артёмом, чуть портила впечатление. С такими скулами сама голова Эйхманиса казалась недостаточно крупной для его тела и напоминала что-то вроде морского валуна, который долго обтачивало море, а потом сплюнуло, сгладив то, чему нужно бы выглядеть резче и очерченней.
– …это будет славная компания, – закончил Эйхманис и тут же спросил у Артёма, впервые переведя на него взгляд. – Вот вы за что сидите, Артём?
Артём едва не поперхнулся, услышав своё имя, – он точно помнил, что Борис Лукьянович представил его просто как помощника, никак не называя, да и глупо было бы знакомить начлагеря с рядовым заключённым.
Это знание Эйхманиса могло означать всё что угодно – но Артём явственно почувствовал оглушительную гордость: его знают! Он замечен!
– Я? – переспросил Артём, что вообще было не в его привычках.
Эйхманис коротко и терпеливо кивнул: да, вы.
– За убийство, – сказал Артём.
– Бытовое? – быстро спросил Эйхманис. Артём кивнул.
– Кого убили? – так же быстро и обыденно спросил Эйхманис.
– Отца, – ответил Артём, почему-то лишившись голоса.
– Вот видите! – обернулся Эйхманис к Борису Лукьяновичу. – Есть и нормальные!
Борис Лукьянович посмотрел на Артёма и ничего не сказал, только ещё раз выпил воды.
Граков не отрывал глаз от блокнота и, кажется, даже не писал, а рисовал или черкал что-то.
– У меня есть предложение, – вдруг нашёлся Артём, чтоб перевести на другое внимание Эйхманиса и Бориса Лукьяновича. – Может быть, имеет смысл подключить Информационный отдел и посмотреть в делах? Там может обнаружиться информация о людях, которые занимались спортом, но по тем или иным причинам не объявили о своём желании участвовать в соревнованиях. Их можно отдельно и настойчиво попросить. Просто нужно знать, кого именно.
– Иван! – позвал Эйхманис, и тут же в дверях появилось лицо секретаря. – Пошли вестового в ИСО, пусть Галину вызовет.
– Идея очевидная, а в голову не пришла. Спасибо, Артём, – сказал Эйхманис совсем просто, и Артём с трудом не покраснел от удовольствия, но начлагеря уже обращался к Борису Лукьяновичу. – Итак, пайками обеспечим. По общему составу участников ещё проведём работу. А теперь общая организация. Слушаю вас внимательно…
Борис Лукьянович подробно отчитался: перед каждым смысловым абзацем он набирал воздух, словно ему всякий раз нужно было доплыть до следующего раздела.
Эйхманис больше его не перебивал.