Обитель
Шрифт:
Попытался вспомнить сегодняшнее, верней, уже вчерашнее стихотворение – ту строчку из него, что какое-то время повторял. Что-то там было про ржавчину и про ноги. Про ржавчину и про ноги. Про ноги и про ржавчину.
“Как это, интересно, может сочетаться? – напряжённо думал Артём. – В одной строчке? Ноги! И ржавчина! И, главное, это нисколько меня не удивляло! Но это же кошмар какой-то! Какая-то ерунда! Господи, напомни, что это была за строка! Это ужасно важно! Ничего не получится, если я её не вспомню!”
–
Поднявшись со стула, он корил себя молча и злобно.
“А тому, – думал он, – кого застрелили в башку, пока ты ел леденцы, – ему было проще? Ему было легче? Он совсем не волновался? Тебе всего лишь надо выйти на сцену и получить кулаком в морду! Но тебя не убьют! Тебя не расстреляют!”
– Артём! – звал в темноте Борис Лукьянович. – Артём, вы где? Пора!
Снова уронив стул на пол, Артём спешно пошёл на голос.
– Перчаток нет, – суетился Борис Лукьянович рядом со снимающим рубашку Артёмом. – И не привезут. Вот сшили из шинельного сукна, попробуйте.
Артём попробовал. То, что он сам будет бить такими, – ему нравилось. А то, что его, – нет.
Чемпион натянул перчатки совершенно равнодушно. На Артёма он по-прежнему ни разу не посмотрел.
– Выхода нет. Держитесь. Я буду вместо рефери, – шептал Борис Лукьянович, пока спешили к сцене. – Постараюсь вам подыграть.
– Ну да, – ответил Артём. – Врежьте ему по печени, что ли, когда никто не видит.
На сцене оказалось чуть светлей, чем хотелось бы, пришлось некоторое время привыкать.
У стола стояло уже четверо чекистов, все, кроме Эйхманиса, краснолицые, мясистые – и все жевали.
Эйхманис пустым стаканом показывал на одесского чемпиона и что-то негромко говорил.
Артём нарочно не прислушивался.
Зато он услышал, как Борис Лукьянович просит его противника:
– …потяните, а? Хотя бы раунд.
Противник не отвечал, постукивая перчаткой о перчатку. Бой начался, как и предполагалось, ужасно: Артём ощутил себя в центре мясорубки, и то, что он не упал тут же, объективно было чудом.
Выручил Борис Лукьянович, который вмешался при первой же возможности, встав между противниками, снова, негромко, попытавшись сделать внушение чемпиону:
– Я вас прошу, слышите?
Тот просто двумя руками оттолкнул Бориса Лукьяновича, с силой нажав ему на плечи.
– Да и хер с тобой, пёс! – сказал Артём чемпиону.
Тот никак не откликнулся – казалось, что он слабо понимает русскую речь.
“Отстоял полминуты – и хватит!” – отчаянно решил Артём и кинулся навстречу своему
Через семь секунд с кратким восторгом понял, что ему удалось нырнуть и уйти от удара, который сбил бы с плеч башку, как переспелую грушу. До чемпиона он не достал, но хотя бы ретиво изобразил попытку.
Держать противника на расстоянии вытянутой руки не получалось – тот легко пробивал длинный удар хоть с трёх шагов.
Артём старался изо всех сил – и чувствовал своё поразительное бессилие.
Снова вклинился Борис Лукьянович.
– Э! – заорал кто-то с места. – Уйди! Фёдор, пусть он, бля, не лезет! Только мешает!
Эйхманис улыбнулся кричавшему и скомандовал:
– Борис, уйдите в сторону пока. Это же не соревнования!
Артём, упираясь руками в колени, пытался отдышаться, исподлобья глядя на чемпиона, который ровно стоял на месте и, похоже, нисколько не сбил дыхания.
Борис Лукьянович кивнул Артёму напоследок: делать нечего, теперь сами.
Артём ещё раз посмотрел в зал и вдруг увидел до сих пор не замеченную Галину. Она сидела поодаль, держа в руке яблоко. Выражения её лица было не разглядеть.
Дальнейшее Артём помнил только урывками.
Появилось лицо чемпиона, кто-то крикнул с места: “Давай!”, Артём, пряча голову и пропуская удар за ударом, снова бросился вперёд с твёрдым намерением выгрызть этому подонку глотку, он точно заметил, что у него получился один удар – снизу, в подбородок, – так что чемпион ступил шаг назад и тряхнул головой, словно пытаясь поставить глаза на место, – и, похоже, поставил.
Потому что дальше Артём видел только потолки и свет кругами.
Удара он не заметил.
Сначала свет был под веками, и круги были красные. Потом он открыл глаза и круги остались – только превратились в жёлтые.
Сцена под ним плыла.
Чекисты орали, как большие, мордастые и пьяные чайки, – и голоса у них были довольные.
Артём различил голос Эйхманиса, тоже довольный и возбуждённый.
– Да у них и вес разный! Он тяжелей! Этот легче! Но стоял же! – говорил Эйхманис.
– Стоял-стоял, – ответили в тон Эйхманису. – А потом лежал.
Все захохотали.
Раздалось чоканье.
Борис Лукьянович помог Артёму подняться.
– Ничего, – повторял он. – Ничего-ничего. Очень даже ничего.
Галины в зале уже не было, заметил Артём. Чекистов вообще стало меньше, как будто бы двое или трое вышли. Может, покурить…
– Борис, Артём, спускайтесь сюда, поешьте. Позовите борцов, циркача… – позвал Эйхманис.
– Спасибо, мы… – извиняющимся тоном начал Борис Лукьянович, но Эйхманис просто, словно бы удивлённый, откинул назад голову: “…Что?” – и Борис Лукьянович, даром что близорукий, тут же побежал в гримёрку.