Облачко
Шрифт:
— Пользы ты своей, юноша, не знаешь, — сказал Игнатий Галлахер. — Я чистый пью.
— Я обычно пью очень мало, — скромно сказал Крошка Чендлер. — Изредка маленькую или две, когда встретишься с кем-нибудь из старой компании; вот и все.
— Ну, — весело сказал Игнатий Галлахер, — выпьем за нас, за старые времена и за старую дружбу.
Они чокнулись и выпили.
— Я сегодня видел кое-кого из старой шатии, — сказал Игнатий Галлахер. — О'Хара что-то мне не понравился. Что он делает?
— Ничего, — сказал Крошка Чендлер. — Он совсем опустился.
— Хогэн как будто хорошо пристроился?
— Да, он
— Я как-то встретил его в Лондоне, он, по-видимому, процветает... Бедный О'Хара! Спился, вероятно?
— Не только, — сухо сказал Крошка Чендлер.
Игнатий Галлахер засмеялся.
— Томми, — сказал он, — ты ни на йоту не изменился. Ты все тот же серьезный юноша, который, бывало, читал мне нотации каждое воскресное утро, пока я валялся с головной болью и обложенным языком. Тебе бы надо немного пошататься по свету. Неужели ты ни разу никуда не ездил?
4
Организация, возникшая в связи с деятельностью Ирландской Земельной лиги, целью которой была ликвидация лендлордизма, возвращение земли ирландскому крестьянству и борьба за гомруль. Однако в комитете процветало взяточничество, поэтому место там считалось весьма доходным.
— Я был на острове Мэн, — сказал Крошка Чендлер.
Игнатий Галлахер засмеялся.
— Остров Мэн! — сказал он. — Поезжай в Лондон или в Париж, лучше в Париж. Это пойдет тебе на пользу.
— Ты был в Париже?
— Еще бы! Я там повеселился на славу.
— А Париж правда такой красивый, как говорят? — спросил Крошка Чендлер.
Он отпил из своего стакана, а Игнатий Галлахер залпом осушил свой до дна.
— Красивый? — сказал Игнатий Галлахер медленно, смакуя букет своего виски. — Не такой уж он красивый, понимаешь. Нет, конечно, красивый. Но главное — это тамошняя жизнь, вот что. Нет города, равного Парижу по веселью, шуму, развлечениям...
Крошка Чендлер допил свой стакан и не без труда поймал взгляд бармена. Он заказал еще виски.
— Я был в Мулен-Руж, — продолжал Игнатий Галлахер, когда бармен убрал стаканы, — и я побывал во всех кафе Латинского квартала. Ну уж, доложу я тебе! Не для таких божьих коровок, как ты.
Крошка Чендлер молчал; бармен скоро вернулся с двумя стаканами; тогда он дотронулся своим стаканом до стакана своего друга и повторил его тост. Он начинал испытывать легкое разочарование. Тон Галлахера и его манера выражаться не нравились ему. Было что-то вульгарное в его друге, чего он раньше не замечал. Но возможно, что это просто оттого, что он живет в Лондоне, среди газетной толчеи и грызни. Прежнее обаяние чувствовалось под новой, развязной манерой держаться. И как-никак Галлахер пожил, он повидал свет. Крошка Чендлер с завистью посмотрел на своего друга.
— В Париже всем весело, — сказал Игнатий Галлахер. — Там умеют наслаждаться жизнью, и что же, скажешь, это нехорошо? Если хочешь пожить по-настоящему, надо ехать в Париж. И знаешь, парижане прекрасно относятся к ирландцам. Когда они узнали, что я ирландец, они меня чуть не задушили, да, да.
Крошка Чендлер вновь отпил из своего стакана.
— Скажи-ка, — начал он, — Париж в самом деле такой безнравственный
Игнатий Галлахер величественно поднял правую руку.
— Все города безнравственны, — сказал он. — Конечно, в Париже можно увидеть довольно пикантные вещи. Вот, например, на студенческих танцульках. Есть на что посмотреть, когда курочки разойдутся. Ты, надеюсь, понимаешь, о ком я говорю?
— Я слышал о них, — сказал Крошка Чендлер.
Игнатий Галлахер допил свой виски и покачал головой.
— Да, — сказал он, — что ни говори, а нет другой такой женщины, как парижанка, — по остроумию, по шику.
— Значит, это безнравственный город, — сказал Крошка Чендлер с робкой настойчивостью, — я хочу сказать, по сравнению с Лондоном или с Дублином.
— Лондон! — сказал Игнатий Галлахер. — Никакого сравнения. Спроси Хогэна, дорогой мой. Я немножко просветил его по части Лондона, когда он приезжал. Он открыл бы тебе глаза... Послушай, Томми, что ты все прихлебываешь, это тебе не пунш, пей сразу.
— Нет, право...
— Да брось, ничего с тобой не сделается. Что закажем? Опять того же?
— Ну... давай.
— Francois, еще по стаканчику... Закурим, Томми. — Игнатий Галлахер вытащил портсигар. Оба друга закурили и молча пыхтели сигарами, пока им не подали виски.
— Я скажу тебе свое мнение, — сказал Игнатий Галлахер, вынырнув, наконец, из облака дыма, за которым он скрывался, — мы живем в странном мире. Где уж тут нравственность. Я слыхал о таких случаях, да что я говорю — слыхал, я знаю о таких... случаях...
Игнатий Галлахер задумчиво попыхтел сигарой и затем ровным эпическим тоном принялся набрасывать перед своим другом картины разврата, царящего за границей. Он перечислил пороки нескольких столиц и, по-видимому, склонялся к тому, чтобы присудить пальму первенства Берлину. Были вещи, за которые он не мог поручиться (он только слыхал о них), но многое он знал по собственному опыту. Он не пощадил ни чина, ни звания. Он разоблачил тайны европейских монастырей, описал нравы, бытующие в высшем обществе, и закончил тем, что рассказал со всеми подробностями скандальную историю про одну английскую герцогиню, причем подтвердил, что история эта достоверна. Крошка Чендлер был очень удивлен.
— Да, — сказал Игнатий Галлахер, — здесь, в нашем старом, захолустном Дублине, про такие вещи и не слыхивали.
— Тебе, должно быть, показалось очень скучно у нас, — сказал Крошка Чендлер, — после всего того, что ты видел!
— Знаешь, — сказал Игнатий Галлахер, — для меня это отдых — побывать здесь. Ну, а потом, ведь это же родное гнездо, как говорится. Что бы там ни было, а нельзя не любить его. Такова человеческая природа... Но расскажи мне о себе. Хогэн сказал мне, что ты... познал радости Гименея. Уже два года, кажется?
Крошка Чендлер покраснел и улыбнулся.
— Да, — сказал он. — В мае был год, как я женился.
— Позволь мне от души поздравить тебя, — сказал Игнатий Галлахер. — Лучше поздно, чем никогда. Я не знал твоего адреса, а то бы я сделал это вовремя.
Он протянул руку, и Крошка Чендлер пожал ее.
— Желаю тебе, — сказал Галлахер, — и твоему семейству всяческих благ, и кучу денег, и чтобы ты жил до тех пор, пока я сам не застрелю тебя. И это, милый мой Томми, желает тебе искренний друг твой, старый друг. Ты это знаешь?