Облачно, с прояснениями
Шрифт:
Ольга сказала:
— Мама каждый день ставит на стол его чашку.
Имела ли я право сидеть на его месте и пить чай из чашки, из которой пил он?
— Подожди, я тебе сейчас покажу его тетради, — сказала мать.
Тетради были обычные, школьные, в косую линейку.
— Вот его сочинение. Помню, его тогда в роно на выставку отправили…
Сочинение он написал в седьмом классе.
«Самый счастливый день в моей жизни».
— Прочитай вслух, — приказала мне мать, и я стала читать.
— «Самый счастливый день в моей жизни был в пионерском лагере, когда я научился ездить на мотоцикле. Наш пионервожатый Костя Воробьев научил меня, и я сел на его мотоцикл и вдруг сразу понял, что машина послушна мне. Тогда я дал газ и поехал к лесу. Я еще никогда раньше не был таким счастливым, как тогда…»
Я читала, а они обе, мать и Ольга, слушали меня и одинаково шевелили губами, как бы повторяя за мной слова, очевидно наизусть выученные ими.
— Он хотел накопить деньги, — сказала Ольга, когда я кончила читать. — Он, когда поступил на работу, все говорил: «Вот накоплю денег и куплю мотоцикл…»
— Только ничего у него не получилось, — сказала мать. — Он ведь был у нас главный, все как есть на нем, отец умер — ему и пяти лет не было…
— А это его велосипед висит в сенях?
— Его. Сам собрал из какого-то старья.
— Он был на все руки, — сказала Ольга. — Сам крышу чинил, сам колодец чистил. Все умел.
Мать снова встала, подошла к комоду. Вынула из ящика альбом, старинный, покрытый потускневшим малиновым плюшем.
— Смотри, это он совсем еще маленький.
— Видишь, как был курносым, так и остался, — сказала Ольга.
— Весь в отца пошел, — задумчиво сказала мать. — А здесь он уже когда в школе стал учиться, в первом классе.
— В той самой школе, — вставила Ольга, — где мама работала техничкой.
— Да, тридцать лет проработала, а теперь в госпитале, в Мытищах, санитаркой.
— Рабочую карточку дают, — сказала Ольга.
— Он тебе рассказывал, как ногу сломал? — спросила мать.
— Кажется, нет.
— Это он крышу красил, да не удержался, сверзился. Целых два месяца на костылях ходил.
— А знаешь, его однажды с урока географии выгнали, — сказала Ольга. — Он тогда в шестом классе учился. Вышел к доске, учительница говорит: «Покажи мне на карте Индийский океан», а он ищет, ищет, никак отыскать не может. Потом говорит ей: «Такого океана нет, есть Великий, или Тихий, есть Атлантический и Северный Ледовитый, а Индийского нет». А она у нас очень нервная была, спрашивает его: «Так что же, я сама выдумала Индийский океан?» Сережа вдруг как ляпнет: «Может, и правда сами выдумали».
— Он очень обиделся на учительницу за то, что выгнала его из класса, — сказала мать. —
— А помнишь, мама, как ты его крапивой огрела?
— Как не помнить. Он тогда купаться ушел с ребятами, все вернулись, а его нет. Я просто с ума чуть не сошла, бегаю по поселку, ищу его… Гляжу, в десять вечера является. «Я, говорит, в Москву ездил, на метро катался». Ну, тут я его как вытяну крапивой.
Мать отпила глоток остывшего чая из своей чашки.
— Вот теперь как вспомню, до того жаль его.
— А он смеялся, — сказала Ольга. — Ты за ним с крапивой бегаешь, а он смеется.
— Он у нас был веселый, — сказала мать. — И заботливый. Первую получку принес мне, вот сюда на стол положил, говорит: «Давай, мама, купи себе все, что хочешь», — а денег-то всего ничего, и не знаешь, какую дыру прежде заткнуть.
— Он всю получку маме сполна отдавал, — сказала Ольга.
— Смотри, — мать показала мне карточку, — это он снялся, когда работать пошел.
Он был на всех фотографиях одинаковый, такой, каким я запомнила его, — светловолосый, с широко расставленными глазами.
Из года в год, я видела, мужало его лицо, вместо короткого ежика появился косой пробор в волосах, тверже становился овал.
— Он любил сниматься, — сказала Ольга. — Бывало, говорит: «Вот стану совсем старый, увижу на фото, каким был в молодости, сам себе позавидую».
— Ты любила его? — помолчав, спросила мать.
— Любила.
— И он тебя тоже?
— Конечно.
— Сережа не умел кривить душой, — сказала Ольга. — Если любил, так любил, это уж точно.
Они вспоминали о Сереже, перебивая друг друга, должно быть находя в своих воспоминаниях горькую отраду. И жизнь этого человека, которая до того была совсем мне неизвестна, вдруг раскрылась передо мной так, словно я вплотную прикоснулась ко всем тем годам, что он прожил без меня.
Я видела его школьником, который не мог отыскать на карте Индийский океан и написал сочинение о самом счастливом дне своей жизни. Видела на мотоцикле, когда он впервые ощутил машину послушной его рукам и поехал в лес, и ветер гудел в ушах, и руки его крепко держали руль.
Видела, как он собирает велосипед и взбирается на крышу, чтобы покрасить ее, и ходит потом на костылях и, наверно, боится, что на всю жизнь останется хромым. И приносит матери получку, чтобы она купила себе все, что хочет…
Мне уже не было совестно оттого, что я назвалась его любимой, потому что я и в самом деле полюбила его.
Был уже вечер, когда я собралась домой.
— Я провожу тебя, — сказала Ольга.
— И я с вами, — сказала мать. — Мне все равно скоро уже на ночное дежурство, в госпиталь.