Облачный атлас

Митчелл Дэвид Стивен

Нет, в «Доме Авроры» я застрял основательно. Часы без стрелок. «Свобода!» — это бессмысленная побрякушка нашей цивилизации, но только те, кто ее лишен, имеют хотя бы малейшее представление о том, что такое на деле эта штуковина.

За несколько дней до Дня Рождения нашего Спасителя к нам на микроавтобусе приехали детки из частной школы, чтобы петь рождественские гимны. Неумершие пели вместе с ними, путая слова и гремя костями, и этот гам вывел меня из себя, он даже не был смешным. Я ковылял по «Дому Авроры» в поисках своей утраченной энергии, и каждые полчаса мне требовалось отлить. (Всем прекрасно известны Органы Венеры, но, Братья, Органом Сатурна является Мочевой Пузырь.) По пятам за мной следовали неясные сомнения. Почему Денхольм платил моим тюремщикам свои последние драгоценные копейки? Может, Жоржетта, из-за слабоумия своего утратившая бдительность, рассказала моему братцу о кратком съезде с шоссе супружеской верности, случившемся так много лет назад? Может, эта ловушка была местью рогоносца?

Мать часто говорила, что побег никогда не простирается дальше очередной книги. В общем-то, мамочка, это не так. Твои любимые саги об оборванцах, богачах и разбитых сердцах плохо камуфлировали бедствия, словно теннисные мячи, посланные тебе жизнью, на чьей стороне всегда были подачи, правда?

Но, мама, да, в словах твоих все же был какой-то смысл. Книги не дают по-настоящему бежать от действительности, но они могут не дать разуму разодрать самого себя в кровавые клочья. Бог его знает, какой такой хреновиной я бы занял бы себя в «Доме Авроры», если бы не чтение. На следующий день после моего чудесного выздоровления я взялся за «Периоды полураспада» и, о боги, начал подумывать, а не написала ли все-таки Хилари В. Хаш вполне пригодный для публикации триллер. Мне представилось «Первое расследование Луизы Рей» в стильной черно-бронзовой обложке, лежащее на кассах в супермаркетах «Теско»; затем «Второе расследование», «Третье»… В обмен на тупые льстивые речи Королева Гвен ^[175] (долин Бендинкс) дала мне остро заточенный карандаш двойной мягкости (миссионеры становятся такими уступчивыми, если прикинешься готовым обратиться в их веру), и я занялся самым основательным редактированием этой вещицы. Один-два момента подлежали удалению: например, инсинуация насчет того, что Луиза Рей была реинкарнацией этого паренька, Роберта Фробишера. Слишком уж это отдает нью-эйджем, властью цветов и наркотой. (У меня тоже есть родимое пятно под левой мышкой, но ни одной из любовниц не приходило в голову сравнивать его с кометой. Жоржетта прозвала его «колбаской Тимбо».) Но, в общем, я заключил, что у этого триллера — юная-журналисточка-против-корпоративной-коррупции — есть определенный потенциал. (Призрак сэра Феликса Финча воет: «Но ведь это уже делалось сотню раз!» — как будто хоть что-нибудь могло не делаться сотню тысяч раз между Аристофаном и Эндрю Ллойд-Уэббером! ^[176] Как будто искусство — это Что, а не Как!)

175

…королева Гвен… — то есть королева Гиневра (Джиневра) из легенд о короле Артуре.

176

…между Аристофаном и Эндрю Ллойд-Уэббером! — Аристофан (ок. 445 — ок. 385 до н. э.) — древнегреческий поэт-комедиограф, «отец комедии», автор пьес «Лисистрата», «Птицы» и др. Эндрю Ллойд-Уэббер (р. 1948) — английский композитор, автор 16 мюзиклов, в том числе «Иисус Христос — суперзвезда» (1971), «Эвита» (1976), «Кошки» (1981), «Призрак оперы» (1986), «Женщина в белом» (2004); в настоящее время работает над мюзиклом по мотивам «Мастера и Маргариты» М. Булгакова.

Моя работа по редактированию «Периодов полураспада» натолкнулась на естественное препятствие, когда Луизу Рей столкнули с моста и чертова рукопись рассеялась в море разрозненными страницами. Я рвал на себе волосы и бил себя в грудь. Существовала ли вторая часть вообще? Может, она засунута в коробку из-под обуви в квартирке Хилари В. на Манхэттене? Или все еще пребывает в ее творящей матке? В двадцатый раз рылся я в укромных уголках своего портфеля в поисках сопроводительного письма, но оно осталось в моем кабинете на Хеймаркете.

Остальные литературные поживы были крайне скудными. Уорлок-Уильямс сказал мне, что прежде в «Доме Авроры» была маленькая библиотека, ныне законсервированная. («Желевидение для обычных людей намного Реальнее, вот что к этому привело».) Чтобы обнаружить эту «библиотеку», мне понадобилась шахтерская каска и чертова кирка. Она оказалась в тупике, блокированном стендом, сплошь увешанным дощечками с именами участников Великой войны ^[177] и озаглавленным «Чтобы помнили». Пыль там лежала глубоким, рыхлым и ровным слоем. Одну из полок занимали старые номера журнала «Наша Англия», имелась дюжина вестернов Зейна Грея ^[178] (набранных крупным кеглем) и поваренная книга, озаглавленная «Пожалуйста, мне без мяса!». Кроме того, наличествовали экземпляры «На Западном фронте без перемен» ^[179] (на полях этой книги некий одаренный школьник когда-то давно изобразил комикс: карикатурный человечек, мастурбирующий свой собственный нос, — где-то они теперь?) и «Небесных ягуаров», замысловатого повествования о буднях вертолетчиков, написанного «самым передовым военно-приключенческим автором Америки» (но, как мне случилось узнать, на самом деле принадлежащего перу одного из «негров» его «командного центра» — имен называть не буду, ибо опасаюсь судебных преследований), а все остальное, говоря откровенно, было полным дерьмом.

177

Великая война — так в 1920–1930-е гг. называли Первую мировую войну.

178

Зейн Грей (1872–1939) — популярный автор вестернов, один из первых в США писателей-миллионеров.

179

«На Западном фронте без перемен» (1929) — роман немецкого писателя Эриха Марии Ремарка (1898–1970).

Я смирился с такой своей участью и взял всю партию. Голодающему и картофельные очистки сойдут за изысканное блюдо.

Добро пожаловать на сцену, Эрни Блэксмит и Вероника Костелло, ваше время пришло. У нас с Эрни бывали и трения, но это не главное: если бы не они, собратья-диссиденты, то сестра Нокс и до сего дня по самые мои чертовы уши накачивала бы меня всякой дрянью. В один из пасмурных дней, когда Неумершие занялись после полудня репетицией Большого Сна, персонал проводил какое-то совещание и единственные звуки, нарушавшие дремоту «Дома Авроры», порождались в состязании между Толстой Кишкой и Выходным Клапаном, я заметил нечто необычное: чья-то беззаботная рука оставила парадную дверь приоткрытой. Я выбрался наружу с целью рекогносцировки, взяв на вооружение басню о головокружении и потребности в свежем воздухе. Губы мои ожгло холодом, и меня бросило в дрожь! За время болезни я потерял весь свой подкожный жир; из якобы Фальстафа я стал

походить фигурой на изможденного Иоанна Гентского. ^[180] Это была моя первая вылазка наружу со дня удара, случившегося полтора месяца назад. В своем «кругосветном плавании» по прилегающей территории я обнаружил развалины старого здания, а затем пробрался через неухоженный кустарник к выстроенной по периметру кирпичной стене, чтобы посмотреть, нет ли в ней каких-нибудь брешей. Какой-нибудь сапер-минер из спецназа перелез бы через нее с помощью нейлоновой веревки, но никак не жертва инсульта с тростью в руке. Вдоль моего пути ветер развеивал и снова собирал в кучи побуревшие листья. Я подошел к величественным металлическим воротам, открывавшимся и закрывавшимся какой-то электронно-пневматической штуковиной. Черт возьми, у них была даже камера наблюдения! Плюс прямой местный телефон! Я представил себе, как сестра Нокс хвастает детям (чуть было не написал «родителям») возможных обитателей, что благодаря этим искусным приспособлениям для надзора они пребывают в полной безопасности и могут спать совершенно спокойно, подразумевая, конечно, совсем другое: «Вовремя платите нам денежки, и свою птичку вы не услышите». Вид этот не сулил ничего хорошего. Эд находился южнее, на расстоянии половины дня пути для крепкого молодого человека, шагающего по обочине дороги, вдоль которой выстроились одни лишь телеграфные столбы. Только заблудившийся отдыхающий мог когда-нибудь набрести на ворота этого заведения. Шагая обратно по подъездной аллее, я услышал взвизг шин и яростный сигнал клаксона. Отойдя в сторону и обернувшись, увидел красный, как Юпитер, внедорожник. За рулем сидел быкообразный субъект в серебристой куртке с капюшоном, что так нравятся учредителям трансполярных благотворительных фондов. «Рейнджровер», проскрежетав по гравию, остановился у крыльца, и водитель развязной походкой направился в контору, словно летчик-ас из «Небесных ягуаров». Возвращаясь к парадному входу, я проходил мимо котельной. Из-за ее двери высунулась голова Эрни Блэксмита.

180

…из якобы Фальстафа я стал походить фигурой на изможденного Иоанна Гентского. — В оригинале — игра слов: Gaunt — «Гент» и «изможденный». Иоанн Гентский (Джон Гонт), герцог Ланкастер (1340–1399) — четвертый сын короля Эдуарда III, основатель дома Ланкастеров; в пьесе Шекспира «Ричард II» выведен больным стариком. Джон Фальстаф — толстяк-жизнелюб из пьес Шекспира «Генрих IV» и «Виндзорские насмешницы».

— Как насчет глоточка огненной воды, мистер Кавендиш?

Упрашивать меня не пришлось. В котельной пахло удобрениями, но она была согрета угольной топкой котла. На мешке угля восседал, издавая довольное детское гуканье, мистер Микс — давнишний обитатель этого заведения, считавшийся его талисманом. Эрни Блэксмит относился к тем спокойным людям, которых с первого взгляда не замечаешь. Этот наблюдательный шотландец поддерживал хорошие отношения с дамой по имени Вероника Костелло, которая, как гласила легенда, владела самым лучшим шляпным магазином в Эдинбурге за всю его историю. Эта пара вела себя, словно постояльцы убогой чеховской гостиницы. Они уважали мое желание выглядеть жалким хмырем, а я за это уважал их. Сейчас Эрни извлек из ящика для угля бутылку ирландского виски.

— Вы слишком беспечны, если рассчитываете выбраться отсюда без вертолета.

Причин выдавать себя не было.

— Кто? Я?

Мой блеф разбился на куски о Скалу Эрни.

— Присаживайтесь, — сказал он мне, суровый и всезнающий.

— У вас здесь уютно, — сказал я, усевшись.

— Когда-то я был профессиональным истопником. Здесь обслуживаю котлы бесплатно, так что администрация закрывает глаза на одну-две маленькие вольности, которые я себе разрешаю. — Эрни щедро наполнил два пластмассовых стакана. — Ну, долой заботы!

Дождь над Серенгети! ^[181] Кактусы расцвели, гепарды так и скачут!

— Где вы его добываете?

— Торговец углем — разумный человек. Серьезно, вам надо быть осторожным. Уизерс каждый день выходит к воротам на второй пост без четверти четыре. Вы же не хотите, чтобы он застал вас за планированием побега.

— Вы вроде как хорошо информированы.

— Я был и слесарем, сразу после армии. В этом ремесле входишь в контакт с полукриминальным миром, участвуешь в играх служб безопасности. Общаешься с егерями, браконьерами и всеми такими прочими. Не то чтобы я сам хоть раз совершил что-то противозаконное, нет, я-то шел по прямой дороге. Но узнал, что добрые три четверти бежавших из тюрем терпят неудачу, потому что все серое вещество, — он постучал себя по виску, — расходуется на сам побег. Любители толкуют о стратегии, а профессионалы — о службе тыла. Этот заковыристый электрозамок, что на воротах, его я, к примеру, разберу с завязанными глазами, если надо, но как насчет велосипеда с той стороны? Денег? Убежища? Понимаете? Без службы тыла никуда. Повалитесь пузом кверху и через пять минут окажетесь в багажнике фургона Уизерса.

181

Серенгети — национальный парк в Танзании.

Мистер Микс скорчил в гримасе свое маленькое, как у гнома, личико и проскрипел два единственных членораздельных слова, которые сумел сохранить:

— Я знаю! Я знаю!

Прежде чем я сумел распознать, предостерегает ли меня Эрни или прощупывает, из внутренней двери вышла Вероника, на голове у которой была шляпка столь ярко-красная, что, казалось, могла растопить любой лед. Я едва сумел воздержаться от поклона.

— Добрый день, миссис Костелло.

— Мистер Кавендиш, какая приятная неожиданность. Вышли прогуляться в такой кусачий холод?

— На разведку, — ответил Эрни. — По заданию своего единоличного комитета по побегу.

— О, раз уж вас посвятили в орден Престарелых, то мир не захочет принять вас обратно. — Вероника устроилась на плетеном кресле и поправила свою шляпку как раз так, как требовалось. — Мы — я имею в виду всех, кому за шестьдесят, — в силу самого своего существования совершаем два проступка. Первый — это Недостаток Скорости. Мы слишком медленно ездим, слишком медленно ходим, слишком медленно говорим. Мир готов иметь дело с диктаторами, извращенцами и наркобаронами, но не выносит, если его тормозят. Наш второй проступок состоит в том, что мы являемся всеобщим memento mori. ^[182] Мир способен на голубом глазу отрицать неизбежное только в том случае, если мы убраны из его поля зрения.

182

Помни о смерти (лат.).