Облачный полк
Шрифт:
Пирог с рыбой. С окунями. Самая вкусная штука в мире.
– Она тебя не спрашивала?
– Нет.
– Правильно, наверное. Зачем знать…
Виктор поболтал крынку, заглянул внутрь.
– Я бы не хотел знать, – сказал он. – Слушай, а как вот мне финал прописать, а? Как ты думаешь?
Виктор выплеснул квасную гущу за бревно.
– Мне кажется, надо последний бой немного иначе показать.
– Как?
Виктор вскочил с бревна, принялся ходить передо мной, затягиваясь, потирая подбородок.
– Минометы я думаю оставить.
– Мы дали, – напомнил я.
– Да, конечно, ты мне писал. Но они почему-то все молчат, один Глебов ругается. Это все должно быть более оптимистично что ли… Надо подчеркнуть, что смерть партизан не была бессмысленной.
– Она не была бессмысленной.
– Да, да это бесспорно.
Виктор стал рассказывать про правду. Что есть правда жизни, а есть правда художественного произведения и совсем необязательно они должны совпадать. Книга строится по определенным законам, в ней должен быть конфликт, развитие образа, в книге совсем не так, как в жизни…
– Понимаешь, если описать, как ты мне рассказывал, то ничего не получится. Все одномерно, понимаешь? Вот вы идете по лесу, вот снова идете, вот опять идете, разговариваете, смеетесь. Вот стрельба. И снова по лесу шагаете, только снег вокруг.
– Так ведь оно и было, – возразил я. – Мы всё время куда-то шагали.
Виктор нетерпеливо взмахнул рукой.
– Я понимаю, понимаю. Но у нас должно быть все по-другому. Нужна интрига. Допустим, в отряде есть предатель. Его пытаются вычислить, но ничего не получается, он наводит на лагерь карателей. Партизаны отступают с боями… Дмитрий?!
– Да?
– Мне кажется, что Леонид должен что-то сказать в конце.
– Как? – не понял я.
– Чтобы Леонид что-то сказал. Ну, вроде как велика Россия, а отступать некуда… Понимаешь? Я конечно могу сам придумать, но хочется от непосредственного участника.
Виктор уставился на меня.
А я пытался вспомнить – что он сказал, тогда.
Виктор ждал. Он снова курил, грозил кулаком собаке, оккупировавшей «Победу», Лида гремела посудой и что-то напевала.
– Я вспомнил.
В руках у Виктора опять оказался блокнот, карандаш, он привычно поправил его ногтем и в нетерпении нарисовал в блокноте параграф.
Глава 15
– Так ты расскажешь? – спрашивает Вовка.
– Расскажу, – отвечаю я. – Как-нибудь. Только я не все помню, путаюсь. Сам понимаешь, сколько времени прошло. И как будто не я там был…
Вовка понимающе кивает, да, возраст, тут ничего не поделаешь, годы, склероз, маразм, талончик к доктору Альцгеймеру.
– Но главное-то помнишь? – он смотрит на меня с прищуром.
– Главное? Главное, пожалуй, помню. Только сейчас все равно времени не хватит…
– Не сейчас, потом. В следующую субботу, ладно?
– Субботы не хватит.
Вовка смотрит в сторону залива.
– Ну и хорошо, пусть несколько суббот, это даже лучше. Это надо сохранить.
–
– Твои воспоминания. Для будущих поколений.
Вовка серьезен. Его очень интересуют будущие поколения, к моему юбилею он выжег на кленовой доске наше семейное древо, вплоть до восемнадцатого века. Увы, мы оказались отнюдь не аристократами, Вовка был этим, помню, разочарован немного. Я его успокоил, сообщив, что мой сын – его дедушка, служил в Кремлевском гарнизоне, сие, между прочим, приравнивается к службе в Кавалергардском полку Его Императорского Величества. И в свою очередь влечет за собой дарование потомственного дворянства, так что если бы сейчас на дворе у нас стояло бы самодержавие, он, Вовка, был бы дворянином аж в третьем колене. Вовка обрадовался и стал придумывать герб, щит, ленты, дубовые листья, все как полагается, даже девиз какой-то.
– Надо все записать на видео, – рассуждает Вовка. – И мемуары еще, сейчас это модно – мемуары. А потом отдельной книжкой выпустить – с фотографиями, с документами. Здорово ведь?
– Прекрасно.
– Так и сделаем. Я с папкой поговорю, и с дедушкой, пусть они тоже что-нибудь вспомнят.
– Вспомнят, наверное, – соглашаюсь я.
– У мамки тоже дедушка был, – рассуждает Вовка. – Он, кажется, на флоте воевал, я фотографию видел. А другой в плену сидел, это тоже интересно… Надо все хорошенько разузнать. А что это там еще…
Вовка вглядывается в сундук.
– Ты конфеты что ли хранишь? «Птичье молоко».. Не, мне не нравится птичье молоко, она в зубах застревает… Тяжелая.
Вовка открывает коробку, задумчиво хмыкает.
– Альбом… Английский какой-то художник… Можно?
Я киваю.
Вовка поддевает обложку, двумя пальцами, бережно, как старинную пластинку, извлекает альбом, кладет на стол, читает:
– Yephim Chistyakoff… Ну, имечко… Йепхим! У нас в классе есть один Боромир, помнишь, я рассказывал? Вот тоже родители удружили, Йепхим…
Вовка хихикает, разглядывает обложку, морщит лоб.
– Английский, значит, художник. В Лондоне напечатано.
– Просто из Англии привезли, – объясняю я. – У нас этого художника не очень хорошо знают, а там лучше…
– Понятно. А ты чего его хранишь?
– Нравится.
– Ну-ну…
Вовка с видом знатока листает альбом.
– Смешные картины. Тупые какие-то… и нарисовано тяп-ляп… но мне что-то тоже нравятся. Вот эта, с глухарем… А чего он такой большой-то, с девчонку ростом?
– Не знаю, – я пожимаю плечами.
Вовка берет из коробки лупу, читает, сминая языком звуки:
– The Black Grouse King… Какой-то король черный… Черный король…
– Тетеревиный царь, – подсказываю я.
– А точно, царь. Сразу видно, ясно все. Яблоко огромное, народ на телеге его волочет… Яблоко всеобщей радости…
Переводит Вовка.
– Ну да, с такого яблока обрадоваться можно, это точно… А чего вот не ананас? Ананас всеобщего счастья! Мне ананасы больше нравятся.