Обладать и принадлежать
Шрифт:
На улице уже стало черно, прежде чем Аля встала, зажгла лампу и при ее тусклом освещении стала рыться у себя в ящиках. Она выложила коробочки с красками. В некоторых краски были уже так стары, что совсем рассохлись, не выдавливались, а только крошились из тюбиков.
Под кроватью она нашла довольно большой ватманский лист, разрезала его пополам.
Она все разложила у себя на полированном столе, зажгла верхнюю лампу. Низко-низко наклоняясь, перегораживая себе свет своей же головой, она стала выводить черным жирным карандашом чье-то лицо.
Работа над портретом протекала у нее совсем непрофессионально и непонятно: она
Потом она стала раскрашивать лицо – лицо ужасное, страшное, дикое и в то же время с каким-то несчастным воспаленным взглядом, который совсем случайно получился у Али «не сводящим глаз» с любого места, откуда бы на него ни смотрели. Лицо принадлежало женщине, все больше и больше похожей на Ленину пропавшую мать. Вот Аля стала ставить ей по всему лицу едва заметные красные точки, утопающие в белизне бледного лица.
Аля вскочила, стала расхаживать по комнате, соображая что-то. Потом выбежала в коридор, взяла баллон с распылителем и стала брызгать им на лицо нарисованной. Распылитель засыхал в белый прозрачный налет – точки стали совсем неразличимы. Потом она стала рисовать ей волосы, но не такие приглаженные, как видела в жизни, а разделенные на какие-то слипшиеся пряди, одна падала на лоб, пересекая вздернутую бровь.
Потом она нарисовала разноцветный тяжелый фон. Бросила, страшно вдруг устав.
– Бедная ты, бедная, – сказала Аля своей нарисованной. Она дорисовала ей обтягивающее платье синего цвета, одну руку и опять стала разговаривать с ней: – Можно ли иметь совесть, так взять и забыть тебя. И не мучиться. И знаешь, прогуливать собачку с веселым видом. – Аля обращалась с ней на «ты», ничуть не страшась ее ненавидящего взгляда, а видя только в этом свое отношение к происшедшему. – Как они смеют не помнить. И это все так странно, что с тобой произошло. И мне так жалко тебя, хотя ты была не права, когда так поступала. – Аля вздохнула. Прилегла на кровать и стала оттуда обращаться к картине. – Я хочу, чтобы они не забывали, понимаешь. А что я в силах сделать? Просто они теперь будут смотреть на тебя, и у них не хватит сил, чтобы снять тебя. А глядя на тебя такую, нельзя не содрогаться. Вот так. Это я по себе сужу, хотя они – другие люди… если они выгуливают собачек и у них на лицах все нормально… не понимаю, – заключила она и задремала…
Уже наступил рассвет, когда какой-то шорох вдруг помешал ей спать, Аля открыла глаза.
Над самой головой, глядя ей прямо в глаза своим страшным реальным взглядом, висела Картинная Женщина. У нее не хватало одной недорисованной руки – смотрела она с укоризной. Ее как будто шевелили проходившие по комнате струи воздуха, но она каждый раз зависала снова над головой Али. И она чуть ли не дышала ей в лицо, ожидая полного Алиного пробуждения.
Она неожиданно соскочила с потолка, касаясь его чуть ли не спиной, и Аля увидела ее удаляющейся к окну. Спина ее была измазана в побелке – это виделось на ярко-синем платье. И она сильно болтала недорисованным обрубком руки, словно он ей не принадлежал. Вот она остановилась у окна, повернувшись плоским профилем, и растворилась…
Аля встала. Пошла умылась. Она слышала, как на улице лопатой уже кто-то разгребал снег. Еще совсем рано. Она села и стала дорисовывать руку у портрета.
Оставив его сохнуть,
Она подошла к столу, вглядываясь в портрет, взяла лист, стряхнула налипший распылитель. Завернула его в бумагу, не сворачивая в рулон.
По раннему снегу она пришла в дом к своей подруге, неся портрет двумя пальцами, как пластину (настолько он был легкий).
Она позвонила в дверь. Ей не сразу открыла Лена. От нее пахло постелью.
– Ты что? – спросила она опять как ребенка.
Аля посмотрела на нее, глубоко задумавшись: отдавать ей картину или не отдавать.
– Я тебе принесла подарок, – сказала она значительным тоном. И сама прошла в комнату. – На, повесь его на стенку. Только при мне, чтобы я увидела.
Вышел заспанный Ленин жених, опять гулко шлепая об пол пятками.
– Что вы так громко ступаете? – весело спросила его Аля. – Не отбивается ничего?
Он учтиво покривился.
– Ничего, – сказал. Прошел в ванную, пустил воду. Лена взяла у нее картину, развернула и стала разглядывать.
– Что это за кошмар? – наконец выдавила она.
– Ну что ты! Это не кошмар. Это моя картина, бери-бери.
– Да… – протянула Лена. – Вряд ли она мне понадобится…
– Ее вешают на стену. Как она еще по-другому может понадобиться? – с ненавистью ответила Аля, но не уходила. – Повесь, повесь, – зашептала она, не зная, как еще можно подействовать на заторможенную Елену. Та растерялась. Аля зашла к ней в комнату и наивно показала пальцем:
– Вот сюда, – целя прямо над кроватью. – Как раз очень пусто.
– Аля, – вдруг мрачно позвала ее подруга. – Ты что, а? Я тебя сейчас затрясу, я… – И она потянулась к ней, чтобы схватить за отворот пальто. Шурша оберточной бумагой, Аля отступила. И на всякий случай загородилась острым локтем.
– Ты что, ударить хочешь? – спросила она и с вызовом, и как-то беззащитно. Ее детское лицо стало совсем некрасивым, как у старушки.
Лена равнодушно помолчала, ответила:
– Нет, что ты, не хочу.
Они опять помолчали, слушая, как плескается жених.
– Ну ладно, – сдержанно сказала Аля. Глаза ее блеснули. – Я пошла. Мы, верно, с тобой больше не увидимся…
– Тьфу-тьфу-тьфу, – сказала Лена.
– Вот в чем дело, – продолжала свое Аля.
– Главное – жить. И чтоб все было спокойно, – сказала Лена житейским тоном.
– До свиданья, – сказала Аля, хотя ей полагалось сказать «прощай», но она постеснялась произнести такие высокие слова в этом доме. Они были бы бессмысленны и смешны. Поэтому Аля лишь официально кивнула, сама открыла замок и вышла на морозную лестничную клетку.
От одного взгляда на картину становилось жутко. Лена откинула ее, испачкав красками пододеяльник.
Ночью Лена проснулась. Как будто кто веткой стучал в овальное окно. Она привстала на локте. Поднялась в ночной рубашке. Стучали в крайнее узкое полукруглое окно. Лена побоялась подходить к нему близко. Прижав голые полные локти к талии, чтобы сохранить в себе постельное тепло, она встала в трех шагах от окна. Она отпрянула, так и не поняв сразу, что же это такое: будто бы там кто-то стоял, будто бы стоял на коленях. Она даже признала, что колени эти молодые, круглые, женские. И закричала. Отлетела на расстояние от подоконника и опять поглядела – но больше ничего там не виделось.