Область личного счастья. Книга 1
Шрифт:
Виталий Осипович сказал, что ему надо позвонить в гостиницу, предупредить Тараса, чтобы он не ждал. Тарас долго не подходил к телефону. «Неужели уже спит?» — подумал Корнев и посмотрел на часы. Шел восьмой час. Рано. Наконец Тарас ответил. Оказалось, он нашел друзей, также приехавших на совещание.
Иванищев закрыл дверь кабинета, они прошли по пустынным коридорам треста и вышли на улицу, заваленную снегом.
Город спал, словно закутанный в вату, — такая глухая стояла тишина. И они шли, как по вате, по пышному снегу.
— Дело к весне, — сказал
Потом сидели в большом домашнем кабинете Иванищева. Тепло, уютно, яркий свет под зеленым абажуром. Большой кожаный диван, за стеклами шкафов книги. Очень много книг и портретов в овальных и круглых рамочках. В углу мольберт с неоконченной картиной: тайга в легком утреннем тумане.
— Сын писал, — пояснил Иванищев. — Не успел закончить. Из академии — на фронт.
Поговорили о войне, об институте, где учился Корнев и откуда полтора десятка лет назад вышел Иванищев. Это еще больше сблизило их.
Корнев сказал, что здесь такая тишина, такой уют, покой, что трудно даже представить себе войну с ее ужасами разрушения и смерти.
— Покой, — усмехнулся Иванищев, — не люблю этого слова. Покой, упокой. Нет, дорогой товарищ, здесь, — он постучал пальцами по высокому лбу, — нет еще ничего такого… покойного. Нет. Война идет к победе, а после войны что? Мир, покой? Нет. После войны будем строить. Об этом надо уже не только думать. Скоро нас позовут и прикажут: стройте.
И несколько шутливо:
— Вы что думаете, я вас зазвал сюда для приятной беседы? Да валяйтесь вы в своей гостинице, мне-то что! Я сухой, расчетливый и даже злой человек. Так вам каждый скажет.
Он строго посмотрел на своего собеседника и быстро спросил:
— Хотите строить бумажный комбинат?
И, не ожидая, пока Виталий Осипович соберется с мыслями, он стремительно вскочил со своего кресла и подбежал к столу. И пока рылся в ящиках, вытаскивая оттуда какие-то папки и тетради в потертых дерматиновых переплетах, он все время рассказывал с убежденностью увлеченного своим делом человека.
Из его рассказа Виталий Осипович узнал, что проект бумажного комбината разрабатывался задолго до войны. Иванищев руководил этим делом. С группой геологов он обследовал многие таежные реки, потому что бумажный комбинат обязательно надо строить на большой сплавной реке.
Светлые воды Весняны пленили его. Она явилась могучей артерией, в которую впадало великое множество таежных рек и ручейков. Многие из них пересыхали за лето, некоторые только едва слышным журчанием напоминали о себе. Но было несколько весенних дней, когда все они эти речонки и ручейки просыпались, начинали наливаться, пухнуть и вдруг превращались в могучие потоки. Тогда они с грохотом и ревом катились по тайге, подмывая мшистые берега.
Вот в эти считанные
Именно здесь, где Весняна становится широкой, спокойной красавицей, Иванищев и решил строить.
Под нескончаемое комариное пенье он тут же на берегу, окруженный дымными кострами, набросал схему будущего комбината. Один из его спутников запечатлел этот исторический момент. Иванищев показал Виталию Осиповичу фотографию. Бородатый и фантастически волосатый человек, как бы плывущий в белом дымном облаке, склонился над планшетом. Накомарник с сеткой из конского волоса по просьбе фотографа откинут на затылок. Отсюда и вынес Иванищев свою бороду, с которой потом так и не расставался всю жизнь.
Вот и эта схема — зародыш будущего проекта, лист пожелтевшей бумаги из походного планшета с полустершимися карандашными линиями и рыжими пятнами от раздавленных комаров.
Эти несколько минут, пока продолжался рассказ Иванищева, решили судьбу Виталия Осиповича. Он уже знал, что примет предложение. И всякий бы настоящий инженер принял. Но он так ничего и не ответил Иванищеву, да тот как будто даже и сам забыл о своем вопросе.
Только утром, когда они оба проходили по пустынным улочкам городка, Гаврила Гаврилович деловым тоном сказал:
— Так я считаю, что мы с вами договорились. Ну, я очень рад.
И вообще все, что делалось под его руководством и при его участии, носило деловой характер.
Утром, еще до начала совещания, был подписан приказ о немедленном строительстве погрузочной эстакады, и Корнев, чувствуя глубокое удовлетворение, подумал: «Вот это по-военному».
И управляющий трестом, который быстро и четко решает дела, и главный инженер, сухой и придирчивый, оказавшийся таким пылким и расчетливым мечтателем, убедили его окончательно, что работать здесь можно хорошо, во всю силу и уменье.
Позвонил Волгин. Просил зайти. Корнев и сам очень хотел посоветоваться с ним о предложении Иванищева. Конечно, это очень лестное предложение. Сил хватит, энергии тоже. Знаний, опыта, верно, еще маловато. Но ничего — это придет.
Волгин ждал его. Он стоял у огромного окна кабинета и, развернув «Правду», просматривал ее. За его спиной в стеклах, по-весеннему чистых, был виден город, весь в зоревых дымках, а там дальше, за большой рекой, синела тайга.
Сложив газету, Волгин спросил:
— Как с Дудником уживаетесь? Он ведь медведь в берлоге. Посторонних не терпит.
— А я не посторонний. Мы с детства друзья.
Управляющий пояснил:
— Я про его мысли говорю. Не любит, когда люди по-своему думают, не так, как ему хочется.
Виталий Осипович осторожно посмотрел на Волгина и, встретив его чуть насмешливый, внимательный взгляд, подумал: «Дотошный какой, все ему надо знать», и спокойно, не отводя глаз ответил:
— В общем, работаем.
— Да знаю, как вы работаете, — рассмеялся управляющий. — Дудник рассказывал.