Область личного счастья. Книга 1
Шрифт:
Так сидят и толкуют, как отец с сыном, как друзья. А потом? Эх, не совсем хорошо это вышло. Как раз перед этим получили известие, что прибывает одна новая машина. Не совсем новая, из заводского ремонта. Гриша и закинул удочку:
— Дай мне ее.
— Нельзя, сынок.
— Я знал, ты скажешь — нельзя. Я у инженера спрашивал, он не возражает. Говорит, на усмотрение завгара.
— Ну так я возражаю, — как можно ласковее и убедительнее ответил Петров и начал приводить доводы: — Во-первых, я кто? Парторг и завгаражом. Скажут: вот новую машину сынку дал. Во-вторых,
Лицо Гриши помрачнело.
— Так это, выходит, мне всю жизнь на старых машинах работать? — проговорил он. — Вот спасибо.
— Эх, Гриша!
— Ну что Гриша… Ты разговоров боишься, а еще партийный.
Тут уж не выдержал Афанасий Ильич. Сухо сказал, что это не Гришиного ума дело и вообще пора спать. Надо бы по-хорошему поговорить с парнишкой, он ведь ребенок еще. А вот не сумел партийный руководитель с собственным сыном сговориться. Нехорошо.
Спать легли молча.
Утром Петров, как всегда, разбудил его:
— Гришутка, сынок. Пора.
Гриша заворочался под одеялом, совсем по-ребячьи потер кулаками сонные глаза и, ощутив на голове жесткую руку, погладил ее своей теплой, в мозолях и ссадинах, ладошкой. Эта ласка умилила Петрова. Непривычное чувство отцовской нежности охватило его.
— Вставай, сынок, вставай! — теребил он спутанные Гришины волосы.
Тот быстро сбросил одеяло, вскочил, сонными глазами глянул на Петрова. И вдруг лицо его посуровело. Он вспомнил вчерашнее.
Молча позавтракали, молча вышли из дома.
— «Ничего, — думал Афанасий Ильич, — ничего. У тебя характер и у меня тоже. Испытаем, чей крепче».
Как только Афанасий Ильич появился в гараже, ему позвонил Корнев.
— Я на бирже, — сказал он. — Узнай немедленно, почему не везут сваи. Или лучше поезжай сам и отгрузи четыре машины.
Петров ответил, что сейчас едет на лесной склад и оттуда, из пятой диспетчерской, позвонит. Он остановил попутную машину. Оказалась как раз двенадцатая. Гришина. Сменщик сказал, что Гриша, как всегда, ждет смены у главной диспетчерской.
Было еще темно, и только небо слегка зарумянилось над самыми вершинами леса. На площадке у диспетчерской стояло несколько машин. Шла пересменка. Гудели моторы, хлопали крышки бункеров, выпуская клубы ядовитого желтого газа. Перекликались шоферы хрипловатыми с утра голосами.
Гриша очень солидно подошел к машине, очевидно предупрежденный своим сменщиком, что в кабине сидит Петров. Так же солидно он молчал всю дорогу. Афанасий Ильич делал вид, что дремлет. Только когда подъезжали к складу, он сказал коротко:
— Проезжай в конец, под сваи.
Поставив машину под погрузку, Петров помог погрузить тяжелые сырые бревна и, чуть улыбаясь в усы, думал: «Какой самолюбивый, чертенок! Интересно, надолго у него горючего хватит?»
Потом начался день, наполненный заботами, делами, — одно важнее другого. На складе пробыл часа два, поехал на биржу, где Корнев, весь перепачканный в земле и саже, помогал обжигать и ставить сваи. Петров взялся было помогать Корневу,
— Еще спрошу тебя, Афанасий Ильич, как думаешь, если часть людей из конторы сюда на денек?
Петров ответил, что поговорит с Дудником.
Они вытерли руки снегом, закурили, и Виталий Осипович вскочил на проходящую машину, указывая шоферу, куда свалить сваи. Корнев сам помогал сбивать замки стоек, сдерживающих воз. С грохотом скатывались тяжелые бревна в мокрый снег; их тут же подхватывали и тащили на костры обжигать.
Уходя, Петров еще раз увидел Виталия Осиповича — мелькнуло его лицо, освещенное пламенем костра, ослепительно блеснула полоска зубов. С двумя рабочими инженер поворачивал сваю в костре. Густые клубы черного дыма скрыли его, а когда дым рассеялся, Виталия Осиповича уже не было у костра.
Вдоль железнодорожной ветки высились сваи, вкопанные в землю. Ближе к выезду с биржи группа женщин копала ямы для нового ряда свай. Среди работающих Петров увидел Женю и Валентину Анисимовну. Одинаково одетые в старые ватники, они очень походили друг на друга, как мать и дочь: круглолицые, ясноглазые, обе работали энергично и весело.
Женя что-то сказала и засмеялась. Валентина Анисимовна воткнула лопату в землю и, убирая выбившуюся из-под платка прядь волос, тоже засмеялась…
Петров шел по дороге к поселку, а в памяти еще звучал веселый женский смех, поднимая из глубины души тоску, которую он так старательно заглушал в себе. Он думал, что вот так же могла работать и смеяться та, которая никогда уже не будет ни работать, ни смеяться. Он не хотел думать об этом. Мысли о жене возникали сами собой, помимо воли. Так не думает грузчик о своей ноше, но она все-таки тяжестью лежит на его плечах.
Это не может долго продолжаться. Жизнь, которую он строит, предъявляет свои права, требуя неусыпного внимания. И он целиком отдается работе — так легче, так можно не думать о своем горе.
Поздно вечером он пришел домой. Гриши не было. Не зажигая огня Афанасий Ильич сидел у стола и гонял по липкой клеенке хлебные шарики. Снова, как и утром, зашевелилась в груди тяжелая тоска. Нет, нельзя быть одному.
Он встал и пошел искать сына. В диспетчерской узнал — двенадцатая в гараже. Гриша, сдав машину, должно быть, ушел в общежитие.
«Ничего, пусть пробегается», — подумал Петров, но, подходя к дому, снова вспомнил о пустоте и холоде неуютной, неприбранной квартиры и ужаснулся. Как он до сих пор мог мириться с одиночеством?
Он постарается сделать все для того, чтобы Гриша понял, что ему нужен теплый дом, старший товарищ и родной человек.
Он решительно повернул к общежитию. Надо настоять на своем. Сын, если уж он стал сыном, должен повиноваться отцу. И нечего с молодых лет от дома отбиваться. Он поговорит с ним. Уж сегодня они сумеют столковаться.