Область личного счастья. Книга 1

Правдин Лев Николаевич

Он хлопнул ладонью по своему колену, как бы удивляясь и вместе с тем восхищаясь тем, что случилось с ним.

— Перекурим это дело, товарищ Корнев.

И снова с тоской посмотрел на стремительно убегающие вдаль голубые полоски рельсов.

Корнев рассмеялся.

— Это дело поправимое. Вот немножко встанем на ноги, отпуска разрешат, и поедет знатный лесоруб Семен Иванович Гольденко в отпуск в мягком вагоне.

— Нет. Мягкого мне не надо. Там пассажиров мало. Мне жесткий, да чтоб остановок побольше. Вот что мне надо.

На этом месте

беседа была прервана. Явились Юрок и Бригвадзе. Пользуясь выходным днем, они пришли встретить Тараса, который сегодня возвращается из Москвы. Пришло и еще несколько человек.

Марина появилась последней. Ее увидел Виталий Осипович и, наверное, не мог скрыть удивления, потому что она сказала:

— Почему бы мне не встретить Тараса? Он мой товарищ.

— Это хорошо, — торопливо заговорил Виталий Осипович, вдумываясь в слова «мой товарищ». — Это очень хорошо. Он наш товарищ.

Марина строго посмотрела в его глаза, лицо ее слегка вспыхнуло.

— Пусть будет по-вашему.

Опустившись на скамейку, где только что сидел Гольденко, она сказала:

— Сядьте. Тут что-то надо объяснить. Ну, садитесь же и не улыбайтесь так сочувственно.

Виталий Осипович сел, согнав улыбку, которая показалась Марине сочувственной. Нет, дело не в этой улыбке… Скорей наоборот. Но он не стал вдаваться в объяснения, тем более, что она собиралась что-то сказать.

— Я улыбаюсь от удовольствия, — начал он, пытаясь придать предстоящему разговору оттенок шутливости, приглашая ее вспомнить прошлое с грустной улыбкой.

Но она не склонна была шутить.

— Вы думаете, все, что случилось, — смешно?

— Я думаю, запоздалая драма не может не вызвать улыбки.

Она посмотрела на Виталия Осиповича долгим, осуждающим взглядом, удивленно подняв брови: вот как, он уже забыл свою обиду? Он уже склонен относиться к пережитому с улыбкой? Тут что-то не так.

— Вы так скоро забыли все? — спросила Марина, стараясь казаться равнодушной, но это ей не удалось. Виталий Осипович заметил ее волнение.

— Ну хорошо, — вздохнул он. — Вам обязательно хочется еще раз вернуться к пережитому. Я согласен. Вернемся. Только вновь переживать прошедшее я не намерен. И вам не советую. К чему? Прошлое — как вот эти стружки и щепа на платформе. Их сметут, и никто не вспомнит, как трудно было построить на мшистом болоте эту платформу, у нас и без того дел хватит…

— Не то, — перебила Марина, — не то вы говорите. Стружки сметут, а постройка останется. Так вот, давайте сметем стружки.

Смести стружки, убрать мусор — на это он согласен.

— Я скоро уеду, — продолжала Марина таким тоном, словно едет она не по своей охоте, словно ее увозят насильно. — Уеду. И для меня все будет прошлым. И то, что мы сейчас сидим с вами и говорим в последний раз, — тоже станет прошлым. И мне многое жаль. Не так все должно быть…

Она сделала протестующий жест. Виталий Осипович сказал:

— Вы очень рассудительны, Марина Николаевна.

— Может быть. Я согласна, что иногда надо не рассуждать,

а поверить сердцу. Но я не очень-то доверяю ему.

— Не доверять своему сердцу — не значит ли не верить себе? — спросил Виталий Осипович.

— Не знаю. Мне было не легко заставить себя не любить. Но заставлять себя полюбить — это почти невозможно. И мне кажется, это нечестно — заставлять любить.

Нет, такой разговор на шутку не переведешь. Виталий Осипович отказался от своего намерения, тем более, что разговор приобретал определенность. Надо было назвать все своими именами.

— Вы — о Тарасе? — спросил он.

Она просто ответила:

— Сначала о вас, потом о Тарасе.

— Я — это прошлое. Стружки. Так?

Легкий румянец вспыхнул на ее щеках. Разве может прошлое так волновать сердце? Он — ее прошлое, которого не было. Ничего не было у нее. Вернее, было в ее мечтах, и только. На его вопрос невозможно ответить. Любительница ясности, она предпочла оставить невыясненным, стало ли прошлым ее чувство к нему. Вот скоро, сейчас приедет Тарас и тоже потребует ясности. И она должна внести эту ясность прежде всего в свои отношения. Но что-то надо ответить. Он ждет. И она ответила:

— Вы? Не знаю. И зачем это знать сейчас?

В смятении Марина поднялась, она не могла понять, куда сейчас пойдет, что будет делать в этот светлый день весны.

Высоко на фоне яркой голубизны неба плотники, с блестящими от пота лицами, сверкающими топорами рубили золотые бревна, стесывая лишнюю древесину. Вот если бы можно было взять топор и стесать всю шелуху, которая мешает расцвету простых и ясных, как небо, человеческих страстей! Она оскорбилась, когда Тарас от чистого чувства поцеловал ее. Долг она противопоставила чувству, не сообразив, что и долг и чувства существуют вместе, не мешая жить.

— Зачем это знать сейчас? — повторила она тоскливо.

— Да, вы правы. Зачем? — печально отозвался Виталий Осипович и тоже поднялся.

Они сейчас поняли только одно, что разговор состоялся, все стало ясно — встреч больше не будет.

Это подтвердил торжествующий гудок паровоза, еще невидимого из-за леса. Поезд стремительно приближался к станции. Это конец.

Снова торжественно прогремел гудок и пошел перекатываться по лесу. За ним катились многочисленные шумы быстро идущего поезда, и вот с торжествующим гулом из тайги вырвался поезд. Сверкая стеклянной линией окон, состав подошел к платформе.

Тарас вышел из вагона. Его встретили приветственным шумом. Он соскочил на платформу, пожимая руки друзей. С Бригвадзе поцеловался три раза. После каждого поцелуя они били друг друга по плечу и, удовлетворенно крякнув, снова целовались.

Потом торжественно поцеловался с Виталием Осиповичем, погладил по голове Юрка, а когда к нему протиснулся Гольденко, Тарас просто сгреб его в свои могучие объятия. И тут он увидел Марину. Она стояла одна, в стороне от шумной толпы встречающих. Он подошел к ней, протянул руку и осторожно спросил: