Область личного счастья. Книга 2

Правдин Лев Николаевич

В комнате пусто. Обе подруги на репетиции драмкружка.

На подушке лежало письмо в плотном синем конверте. Женя сразу определила: от Марины. Ее конверт. Она не любит менять ни своих привычек, ни убеждений, ни конвертов. И привязанностей своих тоже не меняет. В этом Женя убеждена, хотя ни разу, ни в одном письме Марина не упомянула о Тарасе.

Тарас только в прошлом году поступил в лесомеханический институт. Женя изредка встречала его. Раза три за все эти годы. При каждой встрече он спрашивает о Марине одно и то же: пишет ли? Заглядывая в его не то тоскливые,

не то озабоченные глаза. Женя торопливо и страстно докладывает: да, пишет, и часто, живет одиноко, скучает, учится, комнату еще не вернули, живет в общежитии… Словом, наговорит о житье-бытье Марины столько, сколько не вычитаешь изо всех ее писем, вместе взятых. Тарас слушает, сосредоточенно разглядывая Женины туфли, и дышит старательно, как на приеме у врача.

— А что тебе пишет? — нетерпеливо спрашивает Женя.

Перестав дышать, Тарас коротко отвечает:

— То же самое. В общем, я пошел.

— Подожди, Тарас, — возмущается Женя. — Что передать Марине?

Взяв Женю за плечи, Тарас смотрит в ее участливые глаза. На сердце у него теплеет.

— Женюрка, золотая твоя душа, передай что хочешь.

Возвращаясь домой после таких встреч. Женя каждый раз посылала Марине злые письма. Но это, по-видимому, мало действовало. Марина не отвечала на такие письма.

Не снимая пальто и не поправляя растрепанных ветром волос, Женя торопливо растерзала конверт. Как всегда, письмо оказалось коротким и глубоким, как девичий вздох.

«Все у меня по-старому, живу одиноко в смысле души и сердца, и никого не вижу, кто бы мог нарушить это одиночество. А сердце с каждым годом грубеет и чувства притупляются. Я во всем одна. Заботы омужчинили меня, постепенно утрачивается, так называемое, женское обаяние. По крайней мере, мне все реже и реже напоминают о нем. Мне уже двадцать шесть — старая дева».

О Тарасе ни слова.

Бросив письмо на постель. Женя раздевается, фыркая, как кошка. Старая дева — это уж слишком. Дура, а не старая дева. И тот тоже хорош! Что они оба скрывают? Все равно Женя их насквозь видит. Все их увертки. Испытывают они друг друга. Проверяют. Добром это не кончится.

Сбросив платье, Женя в халате бежит умываться. А потом скорее к столу, пока не вернулись подруги. Уж она-то своего не упустит. Ее письма, большие и обстоятельные, дышат такой любовью и такой готовностью на все ради любимого, что хоть кого заставят тосковать.

Когда письмо написано. Женя перечитывает его. Глаза ее сияют счастьем, словно он тут, рядом, слушает ее слова о любви и говорит:

— Все это будет, Женя.

И она уверена. Будет. Все до сих пор было так, как он хотел, и Женя с восторгом подчинялась его доброй воле, хотя, зачем скрывать, с каждым днем становилось все труднее и труднее ждать исполнения сроков, назначенных им.

Она давно уже перестала удивляться, открывая в себе такие качества, о которых раньше и не подозревала.

Вдруг оказалось, что у нее есть воля. Она заставила себя учиться, быть сдержанной, рано вставать, не спать на лекциях; она заставила себя терпеливо и спокойно переносить разлуку со своей любовью, она заставила любимого

поверить в свою любовь, поверить так, что он сам, этот суровый и властный человек, полюбил ее.

Но это он только на работе суровый и властный. Одна Женя знала, какая мягкая, какая нежная у него душа, но как он умеет, когда надо, взять в свои крепкие руки эту свою душу, не позволяя ей очень уж разнеживаться.

Вот эта способность подчинять свои чувства долгу вначале раздражала Женю, приводила ее в отчаяние и толкала на самые необдуманные поступки. Но когда Женя ближе узнала Виталия Осиповича, завоевала его любовь именно своими отчаянными поступками, она поняла и еще одну истину: доказать любовь — не самое трудное, стать достойной этой любви — вот что трудно и необходимо, чтобы любовь была крепка и навеки.

Женя еще не понимала, что эта простая истина так же относится и к дружбе, и ко всей деятельности человека, — так она была полна своей любовью, что для других чувств в ней не оставалось места.

Только потом она поняла, как трудно подняться на одну ступеньку, но еще труднее доказать, что ты имеешь право и силу не только подняться и стоять на ней, но и мечтать о следующей ступеньке.

Она восторженно и властно любила, не думая о призвании в труде, о борьбе за вершины труда. Это пришло позже и совершенно неожиданно для нее.

А пока она, красивая, нежная, сидела одна в комнате общежития, положив локти на белую, похожую на простыню, казенную скатерть. На ней был халат розовый, как утро, и цветущий небывалыми цветами. Но это буйное ситцевое цветение ничуть не скрывало молодой красоты сильного горячего тела.

Блестящие, светлые волосы, которые она перестала стричь с тех пор, как поступила в техникум, рассыпались по плечам и спине золотыми кольцами.

Закрыв глаза, Женя думала о любви, о хорошей жизни, к которым ведут долгие, нелегкие пути.

Женя так задумалась, что прозевала приход подруг. Они налетели на нее, как иззябшие синицы, с гомоном и писком.

— Ой, Женька, до чего ты тепленькая. Видишь, какие у меня руки? Видишь! Терпи!

Женя тоже пищала от того, что холодные руки подруг щекотали ее.

Потом они успокоились. Женя, захватив чайник, побежала на кухню разогревать его, а подруги начали снимать Пальто, разуваться; одна надевает синий фланелевый лыжный костюм, другая зеленый халат. Через несколько минут они пьют чай и дружно ругают погоду, преподавателя литературы и завхоза, который экономит дрова, а в аудиториях чернила замерзают.

Но они долго не задерживаются на огорчительных мелочах быта. Есть события гораздо интереснее. Вот сегодня драмкружок — «Ты только послушай, Женюрка!», — начали репетировать новую пьесу, и Олин студент переврал слова, получилось очень глупо и смешно.

Подруги так много и часто рассказывали о драмкружке, что Женя не вытерпела и пошла с ними посмотреть, в самом ли деле там так интересно.

Руководил кружком актер из драмтеатра Хлебников. Устало сидя в кресле, он внимательно посмотрел на красивую студентку. Подумал: «Девица выразительная», — и спросил: