Области тьмы (The Dark Fields)

Глинн Алан

Вышел из машины, потянул за собой портфель и пошёл по узенькой дорожке к дому. С каждой стороны дорожки было по газону, и на одном лежал на боку детский велосипед. Передо мной стоял одноэтажный серый дом из досок, с крыльцом и ступеньками к нему. Выглядел он так, будто его очень стоило бы покрасить и, пожалуй, перекрыть крышу.

Я поднялся по ступенькам и чуть постоял на крыльце. Попытался заглянуть внутрь, но на двери висела занавеска, и ничего не было видно. Я согнул указательный палец и постучал им

в дверь.

Сердце у меня колотилось.

Через миг дверь распахнулась, и передо мной появилась тощая девочка лет семи-восьми. У неё были длинные, тёмные, прямые волосы и глубокие карие глаза. Наверно было видно, как я удивился, потому что она нахмурилась и строго сказала: – Да?

– Наверно, ты Элей? – спросил я.

Она подумала над моим вопросом, а потом кивнула, подтверждая мою догадку. Одета она была в красную кофту и розовые штанишки.

– Я старый мамин друг. Похоже, это её не впечатлило.

– Меня зовут Эдди.

– Вы хотите поговорить с мамой?

Я заметил в её голосе и жестах лёгкое нетерпение, как будто она хотела, чтобы я быстрее уже говорил – сказал всё, что хочу, чтобы она могла вернуться к делу, от которого я её оторвал.

Откуда-то из глубин дома раздался голос:

– Элей, кто там?

Это была Мелисса. Внезапно я понял, что всё пройдёт труднее, чем мне казалось.

– Какой-то… мужчина.

– Я… – на этом месте она замолчала, и пауза эта была беременна колебаниями и даже оттенком злобы, – я сейчас подойду. Скажи ему… пусть ждёт.

Элей проинформировала меня:

– Мама моет сестрёнке голову.

– Сестру зовут Джейн?

– Да. Сама она не может. И затягивается это надолго.

– Почему?

– Слишком волосы длинные.

– Длиннее твоих?

Она фыркнула, будто говоря, блин, дядя, да ты вообще ничего не знаешь.

– Послушай, – сказал я, – у вас тут дел полно. – Я замолчал и посмотрел прямо ей в глаза, чувствуя, будто меня затягивает в водоворот. – Давай я оставлю тебе вот этот портфель… а ты скажешь маме, что я заходил… и оставил его для неё.

Стараясь ни в коей мере не показаться нахальным, я наклонился и поставил портфель на тряпку под дверью.

При этом моём движении она не пошевелилась. Потом она подозрительно опустила взгляд на портфель. Я отошёл на пару шагов. Она снова подняла глаза на меня.

– Мама просила вас подождать.

– Знаю, но я спешу.

Этот довод показался ей убедительным, она явно заинтересовалась – чем бы она ни занималась перед моим приходом, она давно уже о том забыла.

– Элей, я иду.

Настойчивость в голосе Мелиссы пронзила меня, и я понял, что надо убираться прежде, чем она покажется. Я хотел сказать ей – не открывать портфель до моего ухода. Теперь это уже перестало играть роль.

Я спустился по ступенькам.

– Элей,

мне пора бежать. Приятно было с тобой познакомиться.

Она снова нахмурилась, явно не понимая, что тут происходит. Она тихонько сказала:

– Мама уже идёт.

Делая шаг назад, я спросил:

– Ты запомнила, как меня зовут? Ещё тише она ответила:

– Эдди.

Я улыбнулся.

Я мог бы смотреть на неё часами, но надо было бежать, и я развернулся. Добрался до машины и залез внутрь. Завёл двигатель.

Отъезжая, краем глаза я заметил резкое движение в дверях дома. Втыкая первую передачу и готовясь повернуть налево, я посмотрел в зеркало. Мелисса и Элей стояли – держась за руки – посреди улицы.

Я поехал в сторону Ньюбурга и снова выбрался на 87-ю автостраду, где свернул на север. Я решил, что поеду до Олбани, и там уже буду разбираться.

В середине дня я приехал на окраину города. Поколесил чуток, потом остановился на боковой улочке рядом с Центральной-авеню. И просидел в машине минут двадцать, уставившись на руль.

Ну и что теперь делать?

Я выбрался на улицу и пошёл, бодро, и без какой-то цели. По ходу я раз за разом проигрывал в голове сцену с Элей. Она так сверхъестественно напоминала Мелиссу, что наша встреча ошеломила меня – поразила до бесконечности, вогнала в дрожь, заставила содрогаться от благожелательности и надежды.

Но, шагая, я чувствовал серебряную коробочку Геннадия, лежащую в кармане джинсов. Я знал, что через пару часов открою её, вытащу оставшиеся две таблетки и проглочу – простое, банальное движение, слишком завершённое и лишённое малейших следов благожелательности и надежды.

И я продолжал бесцельную прогулку.

Через полчаса я решил, что дальше идти нет смысла. Казалось, что вскоре начнётся дождь, да и незнакомые улицы только сбивали с толку.

Я остановился и развернулся, чтобы вернуться к машине. Но тут взгляд мой упёрся в витрину магазина электротехники, где стояло пятнадцать телевизоров, тремя рядами по пять. С каждого экрана прямо на меня глядела Донателла Альварез. Фотография её лица. Она чуть наклонилась вперёд, большие глубокие глаза, длинные рыжие волосы отбрасывают тень на поллица.

Я замер на тротуаре, люди проходили мимо и вокруг меня. Потом я подошёл к витрине ближе и смотрел репортаж, где теперь показывали снимки зданий “Актиума” и отеля “Клифден”. Я прошёл вдоль витрины и зашёл внутрь, чтобы послушать, что говорят – но звук был тихим, и я разбирал только отдельные куски. На кадре Сорок Восьмой улицы я вроде бы услышал “…заявление, сделанное вечером Карлом Ван Луном”. Потом “…пересмотр сделки в свете негативного освещения в прессе”. А потом – теперь уже я напряжённо вслушивался – что-то вроде “…негативное влияние на цены акций”.