Обломки мифа. Книга 2. Враги

Гусев Анатолий Алексеевич

– И это ведаю.

– И поэтому я с радостью тебя прощаю и освобождаю от обещаний стать монахом, данные тобой ранее и не только мне.

– Но, отец Афанасий …

– Господь всё управит. Управит так, как считает нужным. Мне был сон. Меня посетила сама Пресвятая Богородица. И поведала мне, что дочь твоя, зачатая во грехе с василисой Феофанией, принесёт свет Христовой веры северным варварам.

– Так Анна и правда, моя дочь?

– Так поведала Богородица.

– А каких варваров? На севере много варваров.

– То мне не ведомо.

– Хорошо бы росов.

Ты помнишь, отец Афанасий, с какой отчаянной храбростью они сражались против арабов на Крите?

– Помню. Всё в руках Божьих. Ты, Никифор, делаешь богоугодное дело, сражаясь против арабов-мусульман, что до неузнаваемости исказили христианское учение, а Господа нашего Иисуса Христа низвели лишь до шестого пророка. И, несомненно, воины, погибшие в боях с мусульманами, удостоились райских кущ. Но, Никифор, не обнажай меч на единоверцев. Это не приличествует императору-христианину и будущему монаху.

– Но, отец Афанасий, как же это возможно? На фему Сикелия нападает Оттон, провозгласивший себя два года назад императором. И не просто императором, а императором римлян и франков, именуемых германцами? Он завоевал Рим и мечтает завоевать Сикелию.

– Всё больше отделяются западные епархии от единого тела Нашей Матери Церкви. Подчиняются они Папе Римскому, возомнившему себя наместником Иисуса Христа на земле и блюстителем престола святого Петра. Это грех гордыни. Папа Иоанн ХII возложил на голову Оттона императорскую корону, за что и поплатился в последствии от него же. И показать Оттону на чьей стороне Господь, думаю, грехом не является. Я же говорю тебе о твоих соплеменниках армянах и о болгарах. Не мечом, но, словом Божьим приближать их к народу Ромейской империи. Что бы они душой впитали и слились духом единым с великой историей эллинов! Как ты, Никифор. Ты армянин, но душою ты эллин. Словом, надо объединить их земли с землями империи.

Это Никифор решительно не понимал. Присоединить земли мечом – это понятно. Но как – словом и духом? Потом, поделившись с Феофанией своими сомнениями, он получил от неё ответ:

– А ты дай на время армянским и болгарским вельможам земли в близлежащих фемах империи. До поры, пока между нами войны нет. И с обещанием, что земли отберёшь, в случаи войны. И они сразу же проникнутся духом эллинов, чтобы оставить их за собой как можно дольше.

– Как-то хитро, – задумчиво произнёс василевс.

– Я – гречанка, – Феофания с хитрой усмешкой посмотрела на Никифора. – А все греки не только умные, но и хитрые.

Он вздохнул и сказал:

– Хорошо, это надо обдумать.

Несколько дней гостил Афанасий у василевса. Они беседовали как раньше. Молодой старец наставлял императора быть милосердным, не забывать нищих, благочестивым, боголюбивым и не впадать в грех гордыни. Наконец он заговорил о своих делах на Афоне.

– Хочу возродить на Святой Горе киновию – общежительный монастырь. Скажи, Никифор, разве монашество не повторение земного пути Иисуса Христа? У него и у его учеников всё было общее. Было ли хоть у кого-нибудь из них что-то личное?

– Не знаю. У Марка был меч.

– А ещё хитоны и сандалии! Но всё, что им подавали – они

делили поровну. Иисус говорил: «Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы, не гораздо ли лучше их?» Монахам о душе заботиться надо. А личное имущество, оно отвлекает от духовного. Посмотри на наши монастыри. Сколько у них земли, сколько людей на них работает, какие здания они строят, какие стада разводят. Остаётся ли у них время на молитву? А на Святой Горе нет никаких строений. Живём и молимся Господу в пещерах.

Пришла пора расставаться. Никифор дал Афанасию для монастыря всё необходимое для строительства лавры и даже больше. А ещё издал указ, что бы для нужд обители Афанасия с острова Лемнос ежегодно давалось двести четыре солида.

Афанасий уезжал довольный. На прощание он пришёл благословить василису с детьми.

Юные василевсы играли в войну. Вооружённые деревянными мечами, щитами, одетые в льняные доспехи, они с криком нападали друг на друга.

Феофания игралась с дочерью. Она сидела на корточках, вытянула руки и манила Анну:

– Иди к маме, Аннушка, иди.

Маленькая Анна, вставала на толстые ножки и ковыляла к матери.

Мальчиков подвели к старцу, подошла и Феофания с дочерью, поцеловала руку Афанасию. Глядя на василису, монах вдруг расплакался.

– Жалко мне тебя, Анастасия. Но Господь тебя любит. Ты верь. Придёт и к тебе умиротворение.

Феофания была несказанно удивлена словами монаха, но промолчала, ничего не спросила.

Афанасий уехал на Афон, а Никифор развёл бурную деятельность. Под воздействием слов Афанасия, он запретил постройку новых монастырей, разрешил лишь строить церкви и кельи, но позволил творить милостыню, делать приношения монастырям бедным и нуждающимся. А земли монастырей он конфисковал в пользу катафрактов – воинов тяжёлой кавалерии, основной ударной силы войска. Он увеличил их земельные наделы, освободив при этом от каких бы то ни было налогов, говоря, что они и так рискуют жизнью и налога кровью с них достаточно.

А ещё попросил патриарха Полиевкта всех воинов, павших в боях с мусульманами объявить святыми.

Патриарх был изумлён до чрезвычайности. Он был согласен, что войны, павшие в войне с арабами, попадают в рай. Но делать их святыми – это уже слишком. Чин святого заслужить надо. Погибнуть в бою с иноверцами – этого недостаточно.

Государство нуждается в деньгах. А где их взять, если со служивых землевладельцев налоги было брать нельзя? Значить, надо брать с динатов – землевладельческой знати, которая не служит.

Никифор существенно урезал ругу – ежегодное жалование членам синклита, выдаваемое на Пасху. При этом ругу военным оставил прежним, то есть поставил военное сословие выше гражданского.

И вводил всё новые и новые налоги для населения Империи. Подданные начали сожалеть о несчастном паракимомене Иосифе Вринге. А паракимомен Василий Ноф копил обиду.

Феофания приходила в ужас от всех этих указов, новелл – то есть дополнений к закону.

– Ты совсем разум потерял, Никифор? – не раз выговаривала она ему.