Обман Инкорпорэйтед (сборник)
Шрифт:
Фергессон припарковал «понтиак», вырубил фары и двигатель. Он вылез из машины и зашагал по темному тротуару к «Современным телевизорам». У входа валялись старые скомканные газеты, принесенные ветром: Фергессон наклонился, чтобы собрать их в охапку. Относя газеты к канаве, он заметил свет, горевший в подсобке для демонстрации телевизоров.
Фергессон открыл дверь и вошел. Необъятная, карикатурно брюхатая Эллен Хедли в синем платье для беременных и плотном мужском пальто сидела, уставившись в экран комбинированного телевизора «ар-си-эй». Фергессон закрыл входную дверь и шагнул в демонстрационный
– Здравствуйте, – сказала она.
В пустынном магазине было зябко и неуютно. В бледном мерцании синей дежурной лампочки лицо девушки выглядело не пухлым, а, наоборот, осунувшимся, заостренным и костлявым, точно жесткий каркас, на котором крепились черты. Глаза глубоко ввалились. Волосы казались прозрачными, напоминали чехол из сухого, тонкого, как паутинка, материала – коричневую шапочку, сквозь которую виднелись кожа и уши. На девушке не было никакой косметики: губы тонкие, бледные.
– Что ты здесь делаешь? – в испуге спросил Фергессон. – У вас что, дома нет телевизора?
Немного спустя Эллен кивнула.
– Я проходила мимо. Устала, – она показала на свой огромный распухший живот. – Ну, и зашла посидеть, – затем она добавила: – Стюарт ушел с друзьями… выпить пива и поболтать.
– Я отвезу тебя домой, – сказал Фергессон.
– А вы что здесь делаете?
– Я иногда приезжаю, – он вышел из демонстрационной комнаты и побрел к прилавку. Облокотившись и сжав ладони в крепкие кулаки, он пристально посмотрел на девушку, очерченную в темноте светом дежурной лампочки и телеэкрана. – Наверстываю то, что никто не успел сделать за день. Кому-то же надо следить за порядком.
Эллен кивнула.
– Вы с Недотепой поссорились? – вдруг спросил Фергессон.
– Не совсем. Наверно, в последние дни я слишком раздражена.
– Сколько еще осталось?
– Говорят, недели три. Плюс-минус пара дней.
– Ну и напугала ты меня. Не ожидал здесь кого-нибудь встретить.
Эллен улыбнулась:
– Простите.
– Тебе не холодно? Хочешь мое пальто?
– Все хорошо, спасибо.
Глядя на нее из-за прилавка, Фергессон поразился этому диву – обрюзгшее существо сидело перед телевизионным экраном, сложив руки на коленях и послушно следя глазами за слабо освещенными фигурами. Несмотря на огромные габариты и потухшие, впалые глаза, ее облик вызывал благоговейный трепет. Фергессон испытывал удовлетворение, будто человек, созерцающий религиозную картину или витраж: все было статичным, классическим, уравновешенным. В самой необъятности ее тела ощущалось какое-то равновесие, полнота, цельность. В отличие от самого Фергессона, Эллен была самодостаточной. Она не нуждалась в чем-то внешнем. Все самое важное уже содержалось внутри ее тела, точь-в-точь как слои жира, которым животное запасается перед зимовкой.
– А у тебя хитрый вид, – сказал он с осуждением. Как это прозвучало? Не совсем так, как ему хотелось… Зависть в голосе почувствовал даже он сам. – В смысле, ты похожа на кошку, сожравшую канарейку. Понимаешь, что я пытаюсь сказать?
Она слабо улыбнулась:
– Кажется, да.
– Беременность тебе к лицу. Выглядишь гораздо старше.
– На миллион лет.
– Вы уже выбрали какие-нибудь имена?
– Если родится девочка, назовем
– Теперь-то уж сбудется.
Минуту спустя Фергессон сказал:
– Из-за чего вы поссорились?
– Даже не знаю. Из-за войны и Бога. Как-нибудь расскажу вам, но не сейчас.
– Эллен, – сказал он, – что творится со Стюартом?
– А вам-то что за дело?
– Я знаю, с ним что-то не так.
Эллен бесхитростно ответила:
– Он никому не доверяет.
– Он может доверять мне. Я его не подведу.
– Уже подвели.
– Я?! Когда?
– Стюарту хочется повзрослеть. Но для чего ему взрослеть? Какой мир вы ему оставили?
– Этот мир создал не я.
Эллен улыбнулась:
– Неужели вы не можете что-нибудь придумать – хотя бы сделать вид, попытаться?
– Все уже сделано, – сказал Фергессон, – и в нем это было с самого начала. Когда он появился, процесс был запущен. Тот Человек…
– Да, – согласилась Эллен, – тот Человек гниет в земле.
Ни с того ни с сего Фергессон спросил:
– Стюарт не любит меня?
Эллен задумалась.
– Думаю, он вас даже не замечает. Боюсь, он так и не научился замечать людей. Он чего-то хочет, к чему-то стремится, но все это слишком уж неопределенно, абстрактно и отвлеченно. Этому нет названия. Сто лет назад оно назвалось благодатью. Это поиски человека, которому он может верить. Того, кто не подведет.
– Заметь он меня, он бы понял, что я хочу, чтобы он мне доверял.
– Если бы он мог это сделать, думаю, все у него было бы хорошо. Но он не знает, как. Потому он может лишь продолжать поиски чего-то незримого. Того, что никто на земле не видел, да никогда и не увидит.
Фергессон подошел к концу прилавка и немного постоял. Мимо магазина, напротив запертой входной двери, прошли мужчина и женщина: стук каблуков отражался траурным эхом в полнейшей тишине.
– Я отвезу тебя домой, – сказал он. – Я оставил перед входом машину.
Теперь Эллен встала.
– Да, спасибо. Хорошо бы.
Фергессон вошел в демонстрационную и вырубил телевизор. Он был включен так тихо, что, лишь наклонившись к корпусу, Фергессон услышал слабый металлический шум.
– Ты действительно это смотрела? – спросил он.
– Не совсем. Просто думала, – она двинулась к двери, а он пошел следом, машинально проверяя, все ли телевизоры выключил Хедли перед уходом. Фергессон отпер входную дверь и посторонился, а Эллен ступила на промозглый тротуар.
– Холодно, – сказал Фергессон, когда они сели в машину. Эллен не ответила. – Адски холодно для июня. Включу печку.
Она кивнула, и он включил. Двигатель завелся и равномерно загудел, Фергессон осторожно сдал на пустынную улицу.
– Он вернется домой? – спросил он, когда они свернули на Сидер-стрит.
– Надеюсь, хотя и не уверена, – Эллен спокойно смотрела в окно на темные силуэты домов и деревьев. – У вас с Элис никогда не было детей?
– Нет, – он не стал вдаваться в детали: слишком уж часто над ним подшучивали или выражали сочувствие. – Дело во мне, – наконец добавил он. – Врачи сказали.