Обманщик, обманщица
Шрифт:
Яна хотела опять поругаться с Григорием, она намеревалась оттолкнуть его, но почему-то не получилось. Это странно, но после стольких месяцев разлуки она еще сильнее любила этого юношу.
Чем все закончилось?
Ночью в гостинице. В снятом номере. Что хуже всего, так это то, что ни Яна, ни Григорий еще не чувствовали себя настолько безумно влюбленными. Каждое мгновение того свидания было наполнено нежностью, а в крошечном гостиничном номере разлилось бесконечное, бескрайнее море любви.
Наутро они расстались. Яна рыдала, Григорий плакал. Обоим было ясно, что эта
Но, странное дело, все оказалось иначе. У них, у Яны и Григория, случилось еще одно свидание, кажется, теперь уже точно самое последнее-распоследнее. Затем, спустя месяц, еще одно. Потом еще одно… Григорий рассказывал о своем сыне Серафиме, какой тот смешной и милый и как бы он, Григорий, хотел, чтобы это был ребенок от Яны.
Этих «последних» свиданий набралось на год жизни. И потом еще на один… Яна жила с постоянным ощущением конца света. Пока Григорий не сказал ей, что его жена опять беременна.
Только тогда Яна осознала, что вся эта история превратилась в глупую шутку и вот теперь уж точно пора прекращать эти отношения. Но это сказать легко, а сделать – сложно. Потянулась опять череда «последних» свиданий. Безумная ночь любви – когда жена Григория, Маша, опять лежала в роддоме…
Расстаться почему-то не получилось, и Яна теперь слушала истории о мальчике Серафиме и девочке Владе. Которая, кстати, была почему-то похожа не на свою мать, Машу, а на Яну. По словам Григория, разумеется.
У Яны умерла родная тетя, оставив племяннице квартиру. Яна получила возможность жить одной, отдельно от родителей, и теперь Григорий стал посещать Яну чаще. Удобней и проще, и никто паспорт не требует на входе – то есть уменьшается вероятность того, что кто-то донесет Маше о похождениях мужа.
Несколько лет пролетели точно во сне. Лет восемь или девять. Пока в один прекрасный день Григорий не заявил, что его жена ждет третьего ребенка.
Тут Яне просто жить не захотелось, она едва руки на себя не наложила от безысходности какой-то, от ощущения, что она бегает годами по кругу. И ничего не происходит и не меняется. Нет, Яна не хотела, чтобы Григорий развелся с Машей и оставил детей. Она не была чудовищем, собиравшимся разрушить чужую семью. Яна мечтала только об одном – выйти из заколдованного круга, перестать жить так, как она жила все эти годы.
Надо забыть Григория. Собрать всю волю в кулак и, наконец, окончательно порвать с этим человеком, из чувства самосохранения хотя бы! Но нет. Еще пять лет прошли точно сон с рассказами о Серафиме, Владе и славном малыше Даниле.
Яне перед Новым годом исполнилось тридцать пять лет. Казалось бы, еще не возраст для женщины по нынешним временам, но, с другой стороны, сколько лет отдано отношениям с Григорием. Его детям: Серафиму – шестнадцать, Владе – четырнадцать, Даниле – уже пять. Чужие дети очень быстро растут…
Трель домофона прозвучала в одиннадцатом
– Кто там? – дрогнувшим голосом спросила Яна в переговорное устройство.
– Детка, это я, открывай, – усталым голосом отозвался Григорий.
Через минуту он уже заходил в квартиру – пахнущий ледяным воздухом, едва-едва – кедром (в составе мужского одеколона после бритья числился, наверное), теплой шерстью (от пальто), кофе и еще чем-то свежим, уютным, успокаивающим и, опять же, будоражащим. То, как пахнет Григорий, безусловно, нравилось Яне, и она порой ловила себя на зависти к Маше и их детям – у тех была возможность обнимать этого мужчину так часто, как им этого хотелось. Была бы Янина воля – она с утра до вечера обнимала бы своего возлюблен- ного.
Григорий чем-то напоминал цыгана – вьющимися темными волосами, темными глазами, широким подбородком, четко очерченными скулами. Дикарь. Но на контрасте – мягкая улыбка, всегда спокойный печальный взгляд, плавные, чуть замедленные, осторожные движения. Эта вечная усталость чеховского интеллигента…
– Я уж думала, ты не придешь, – пробормотала Яна, под пальто обхватив Григория и прижавшись щекой к его груди.
– Ты ждала меня? – растрогался тот, поцеловал ее в макушку. – У тебя губы не накрашены? Умоляю, только не испачкай мне помадой рубашку…
– Нет никакой помады. И я всегда тебя жду.
– Ох, детка… Надо поговорить.
Григорий разделся, вымыл руки, и они прошли в комнату. Яна легла на кровать, устроилась поудобнее, Григорий уселся в кресло напротив.
– Что-то случилось, – спокойно, с утвердительной интонацией произнесла Яна.
– Да.
– Расскажи.
– Ох… Не хотел, до последнего тянул, – он потер виски, беспомощно улыбнулся. – Тяжелая ситуация.
– Даже так? – вздрогнула Яна.
– Маша в больнице. Она… в общем, ей и третье кесарево не рекомендовали, а тут вообще… даже гарантий никаких не дают, мне вот ее доктор так и сказал осторожно: «Возможно, придется готовиться к худшему».
– Что случилось? – шепотом спросила Яна. – Маша заболела? Так серьезно?!
– У нее шов сегодня стал расходиться. Увезли на «Скорой». Кровь и все такое, – Григорий опустил голову.
– А почему он стал расходиться?
– Потому что… Ох. Потому что Маша ждет четвертого ребенка. Но до планового кесарева не доходила, вот и… Про ребенка пока еще тоже ничего определенного. Весь вечер в больнице. С детьми моя мама дома. Врач меня отсыпаться отправил, сказал, что я так тоже могу не выдержать. Сломаюсь, если не отдохну.
Яна молчала. У нее куда-то исчезли все слова. И она не могла поверить этой новости – про четвертого ребенка, хотя Григорий не имел привычки врать, да еще по таким серьезным вопросам.
– Что ты молчишь? Хотя я тебя понимаю. Но я не мог сказать тебе раньше. Не мог, и все тут. И что мне было делать? Отправить собственную жену на аборт, предложить ей убить этого ребенка?
– Предохраняться, если ты не хотел детей, – пробормотала Яна и поморщилась – она совсем не то хотела сказать. А что именно она хотела сейчас сказать, Яна сама не знала.